Мария в поисках кита - Виктория Платова

— Гребаный Талего! — громко заявляю я, внимательно рассматривая свое отражение в центральной части зеркала. — Гребаная ВПЗР!..

Ничего страшного не происходит, слова бодро и без всяких препятствий выскакивают изо рта, но что-то мешает мне признать эксперимент чистым. Ага, вот. Отсутствие в ванной самого Талего. Отсутствие ВПЗР.

ВПЗР я не обнаруживаю не только в ванной, но и во всем доме: она как будто не ночевала. Или, что вероятнее, отправилась работать в кафе с самого раннего утра. В разное время ВПЗР провозглашала себя то совой, то жаворонком; сейчас, очевидно, наступил жаворонковый сезон.

Чтобы не столкнуться с Кико и его велосипедом, я выбираю путь через салон и маленький садик с кактусом, обветренными и обветшавшими скульптурами и одинокой сосной. Две вещи не нравятся мне: ярко пылающий огонь в камине (интересно, кто его разжег?) и куртка, наброшенная на плечи одной из скульптур.

Та самая, в мелкий вельветовый рубчик, с заклепками и накладными карманами. Которую я привыкла считать курткой Сабаса, а потом увидела на подобии человека в подобии комнаты. Куртка проносится мимо меня ярким смазанным пятном, вернее — это я проношусь мимо нее, боясь только одного: остановиться и всмотреться. До сих пор скульптуры не вызывали у меня никаких вопросов, два неокрашенных гнома в колпаках.

Бессмысленные идиоты.

Таких бессмысленных идиотов штампуют пачками, от Китая до Португалии, а куртка — единственная в своем роде. Что автоматически переводит одного из гномов в разряд эксклюзива. Но никто и ничто не заставит меня взглянуть ему в лицо!..

Взглянуть в лицо ВПЗР кажется мне делом намного более безопасным. Просто потому, что я знаю: она никогда не позволит себе выглядеть отталкивающе. Выглядеть кровожадно и омерзительно. Во всяком случае, в своей собственной реальности той реальности, что можно назвать поиском сюжета и даже — «воображение кончилось». Относительно себя воображение у ВПЗР никогда не заканчивается. Она — хорошо склепанная дизайнерская штучка. Привлекательная при любом освещении. В этом, собственно, и заключается смысл любого дизайна — в усредненной шлюшистой привлекательности. И сколько бы ВПЗР ни распиналась о том, что только настоящее искусство может позволить себе быть неудобным, некрасивым и царапающим глазной хрусталик, на сомнительные опыты с некрасивостью она не пойдет. Одно из двух — либо ей не хватает бесстрашия, либо то, что она делает, —

не настоящее искусство.

Конечно, ВПЗР не бездарность (кто признается себе в том, что потратил пять лет жизни на бездарность?), но чтобы добиться высот, одного этого мало. Нужно что-то еще. Что-то еще… А самое парадоксальное заключается в том, что когда это «что-то еще» снисходит на тебя, ты теряешь всякий интерес к высотам. Вернее — к их покорению. Так говорил умудренный жизнью Катушкин, и я (жалкий вэпэзээровский клеврет) долгое время не верила ему и в глубине души считала это мыслями конченого неудачника. Защитной реакцией на не слишком благоприятные внешние обстоятельства жизни. Теперь — склонна согласиться.

«Что-то еще» нужно и для того, чтобы войти в кафе, куда я до сих пор проникала беспрепятственно.

Но этим утром все изменилось.

Не в самом антураже — кафе, слава богу, осталось прежним: та же вывеска, та же дверь, те же высокие окна с поднятыми жалюзи. Сквозь них я вижу барную стойку, музыкальный автомат, столы и стулья, и даже ВПЗР на своем привычном месте, в привычной позе: руки на клавиатуре, освещенное голубоватым экранным светом лицо изображает крайнюю степень сосредоточенности и вдохновения. Я вижу все это, и все это — недостижимо.

Дверная ручка не поддается. Вернее, я просто не могу ухватиться за нее. При том, что она вполне объемна, вполне материальна (блестящий, стертый множеством лет металл), стоит мне хотя бы попытаться прикоснуться к ней — и пальцы раз за разом наталкиваются на пустоту. Устав бороться с ручкой, я принимаюсь со всей дури колотить кулаками по стеклу. И здесь меня поджидает очередная неприятность:

ни единого звука от соприкосновения со стеклом не возникает.

С тем же успехом я могла бы просто размахивать кулаками перед собственным носом. Ну ладно, у меня в запасе есть еще один вариант — задний двор кафе, выходящий прямиком к морю. Пробежав по тропинке над пологим обрывом, я оказываюсь перед очередной дверью и вступаю в неравный поединок с очередной ручкой. Не менее фантомной, чем металлическая ручка на двери кафе. Разница лишь в фактуре — та, кафешная, была серийной штамповкой. Эта же — самый настоящий раритет едва ли не времен Изабеллы Кастильской. Набалдашник ручки украшен геральдическим рисунком (лев, неуловимо похожий на одну из кошек Гимбо), сама же она стилизована под эфес шпаги; я в состоянии разглядеть даже царапины и мелкие выбоины, но не в состоянии привести ручку в движение.

Триллер-шарада, неожиданно осеняет меня. Интеллектуальный квест.

Смысл квеста заключается в последовательности действий, чтобы продвинуться на шаг вперед, я должна отойти на два шага назад и крепко подумать: что именно я пропустила?.. Чего не сделала, чтобы локация стала активной?.. Отойти на два шага означает свалиться в море, и вряд ли это приблизит меня к сидящей за стеклом ВПЗР. Но я могу вернуться к Кико, не зря же он с самого утра подпирает стену и пялится на окна моей комнаты. А вдруг он уже убрался вместе со своим велосипедом?

Я нахожу Кико на том же месте и даже в той же позе — терпеливого ожидания. Увидев меня, он снова растягивает рот пальцами, и снова я едва сдерживаюсь, чтобы не повторить за ним этот приветственный жест.

— Привет, — говорю я ему. — Что у нас в программе на сегодня? Табакерки? Сигаретницы? Или эти… как их там… хьюмидоры с говенной начинкой?

Слово «хьюмидор» я вспоминаю с трудом, не совсем точно представляя, что оно означает на самом деле. Кажется, что-то связанное с пафосными, сделанными вручную сигарами. Наверняка оно мелькало в каком-то из вэпэзээровских романов, которые иногда и затеваются ради одного, сразившего ее наповал слова. Я, во всяком случае, уже заучила наизусть несколько: «кайтинг», «жимолость», «золотой бугатти», «крапивники и лирохвосты», сюда же можно присобачить и чертов хьюмидор. Хотя мне доподлинно известно, что ВПЗР и в глаза не видела эту экзотичную и пробирающую до самого копчика вещицу. Так же, как лирохвостов с крапивниками и жимолость в цвету. А психоделического авто «золотой бугатти» и вовсе не существует в природе, а если и существует, то стоит оно, как чугунный мост.

Выпущенный из моего рта хьюмидор не производит на Кико ни малейшего впечатления. Вот интересно, что бы произошло, если бы я лягнула его бампером от «золотого бугатти»? Обычно молодые люди оживляются при упоминании о дорогих и совершенно недоступных для них автомобилях… Впрочем, у Кико уже есть велосипед.

Уж не решил ли он прокатить меня на вандерере?

Похоже на то.

Кико устраивается в седле и, обернувшись ко мне, кивает: ну что же ты раздумываешь, Ти? Давай, присоединяйся!..

«Присоединиться» означает устроиться на раме впереди Кико. Или на багажнике — позади Кико. Подумав несколько секунд, я выбираю багажник: ведь путешествие на велосипедной раме, с молодым человеком за плечами, могут позволить себе только влюбленные девушки. Или девочки, покровительствующие мальчикам-мечтателям. А я не влюблена в Кико, я отношусь к нему нейтрально (и это максимум, что может позволить себе психически здоровый человек по отношению к психически нездоровому). Я отношусь к нему нейтрально, с уклоном в легкую настороженность, ведь от психически нездорового человека можно ожидать чего угодно. И лучше уж держать в поле зрения его, чем предоставить ему возможность держать в поле зрения тебя.

— Ну и куда мы отправимся? — задаю я запоздалый вопрос спине Кико.

Спина не отвечает, «Wanderer-Werke» скрипит, грохочет и мелко трясется. И чтобы не свалиться с велосипеда, мне приходится ухватиться за куртку Кико. А потом и вовсе обвить его талию руками. И вандерер сразу успокаивается и перестает трястись, как будто ждал именно этого, — чтобы я прикоснулась к Кико, влипла в него. Не глобально. Ведь самая первая ассоциация к «влипнуть глобально» — влюбиться. Эта ассоциация — абстрактна, ведь я никогда не влюблялась по-настоящему. Обычно я испытываю к представителям противоположного пола заинтересованность и симпатию, чуть реже — нежность, еще реже — физическое влечение, и эти чувства до сих пор не шли в одном флаконе. Им каким-то образом удавалось ходить по разным сторонам улиц, в разное время и в разных городах. Вот если бы они воссоединились и обняли друг друга за плечи, тогда бы и возникла самая настоящая влюбленность. Вот если бы на вандерере восседал не Кико, а Сабас…