Шолохов. Незаконный - Захар Прилепин

успел заслониться от удара; видел, как углом сломалась перерубленная кисть и шашка беззвучно обрушилась на откинутую голову Чернецова. Сначала свалилась папаха, а потом, будто переломленный в стебле колос, медленно падал Чернецов, со странно перекосившимся ртом и мучительно зажмуренными, сморщенными, как от молнии, глазами.

Подтёлков рубнул его ещё раз, отошёл постаревшей грузной походкой, на ходу вытирая покатые долы шашки, червоневшие кровью».

Как это невероятно метко схвачено: идёт «постаревшей грузной походкой» после убийства!

«Ткнувшись о тачанку, он повернулся к конвойным, закричал выдохшимся, лающим голосом:

– Руби-и-и их… такую мать!! Всех!.. Нету пленных… в кровину, в сердце!»

В зверской казни той участвуют… казаки-атаманцы, убивающие вместе с Подтёлковым пленных. Шолохов отдельно и вполне осознанно это прописывает: «Курчавый юнкер чуть не прорвался через цепь – его настиг и ударом в затылок убил какой-то атаманец. Этот же атаманец вогнал пулю промеж лопаток сотнику, бежавшему в раскрылатившейся от ветра шинели. Сотник присел и до тех пор скрёб пальцами грудь, пока не умер».

Как же он ненавидел Степана Кузнецова!..

* * *

К той осени относится наиважнейшее на всю жизнь Шолохова знакомство.

С 1926 года заведующей отделом издательства «Московский рабочий» трудилась Евгения Григорьевна Левицкая, урождённая Френкель. Родилась она 25 января 1880 года в Черниговской губернии, член РСДРП(б) с 1903-го, муж её, польский дворянин, чью фамилию она носила, тоже был революционером. Левицкая была своей в революционных кругах, лично знала брата Ленина Дмитрия Ульянова, заведовала подпольной типографией, шифровала послания и статьи, направляемые в газету «Искра» и Ленину лично. В 1905-м была арестована и отправлена вместе с мужем в ссылку в Пермскую губернию.

Осенью 1927-го ей было 47 лет.

Гранки «Тихого Дона» ей дала посмотреть «в порядке дружеской нагрузки» руководитель сектора худлита издательства «Московский рабочий» Аня Грудская. Левицкая, взявшись за роман, не смогла уснуть до утра. Написала потом: «Всё было неожиданно, необыкновенно». Какие сильнейшие эмоции стоят за этими простыми словами!

Конечно же, возникло желание увидеть, узнать автора.

Вскоре, как раз вместе с Грудской, он и появился. Невероятно красивый! В кожаной куртке и кубанке, недавних обновах, в которых Шолохов в те же дни сделает едва ли не самую лучшую свою фотографию. Только в первую минуту показался совсем невысоким. Но когда заговорил, когда закурил свою трубку, глядя всё понимающими, улыбающимися глазами – будто бы сразу вырос.

Стоит представить себе Шолохова в ту осень: в самом размахе сил, загоревший после вёшенского лета, дерзкий, очаровательный – с искрами вдруг расцветшей гениальности в ясных глазах.

И совсем ещё молодой.

Левицкая призналась:

– Вот не ожидала. Я думала, вы взрослый.

Он засмеялся:

– А я какой?

– А вы ровесник моего младшего сына.

На самом деле сын её – горячий подросток, убеждённый молодой комсомолец, – был на два года моложе Шолохова. Наверное, она это нарочно сказала, чтоб определить дистанцию между ним и собою.

Левицкая, да поймут нас правильно, сразу влюбилась в Шолохова: в прозу, в дар, в человека – самой высокой человеческой любовью. Безоговорочно честный и последовательный человек, в известном смысле образчик эпохи, Евгения Григорьевна надолго станет своеобразной хранительницей, советчицей и помощницей Шолохова.

В этой истории есть своя подоплёка, о которой странно было бы смолчать. Имевший устойчивую славу антисемита, подчас дававший повод так себя воспринимать, Шолохов именно что дружил – и не какое-то время, а несколько десятилетий подряд – с женщиной, рождённой в крепкой еврейской семье, где говорили на идише, на мове и только потом на русском.

Левицкая, впрочем, никакого значения национальности своей не придавала и ощущала себя советским человеком русской культуры.

* * *

К ноябрю Серафимович уговорил своего комиссара Лузгина.

Не знаем, какие он разыскал слова, но старик смог. Задавил авторитетом, взял ответственность на себя. Пообещал, что Шолохов выправит в следующих томах ситуацию и большевистская правда станет всем очевидна.

Первые части «Тихого Дона» пошли на вёрстку в журнале «Октябрь».

В «Роман-газете» отдельным выпуском вышли «Донские рассказы»: всё прибыток семье.

Дело пошло на лад!

Съездив в Вёшенскую, Шолохов вернулся в Москву с женой, дочкой и Лидой Громославской – младшей сестре жены пришло время определяться с работой и учёбой.

Шолоховы снова сняли дачу на подмосковной Клязьме: две комнаты с отдельным входом, нижняя – с террасой и балконом.

Всякий свободный час, но чаще всего ночами он продолжал работу над «Тихим Доном». Используя черновики и написанные уже ранее главы, посвящённые корниловскому мятежу, он собирал и дописывал второй том романа.

Чудесная Клязьма – лес, зелень, тишь – впору бы влюбиться в подмосковную природу, но Шолохов вдруг раз и навсегда понял одно. Не только город его тяготит – увы, всякая природа, помимо степи, утомляет слишком скоро. Хочется простора и необъятного неба – как в том эпизоде, когда Гришка Мелехов, спрятавшись от разозлённого Пантелея Прокофьевича за повозку, вслух считает облака. Так много облаков только на Дону.

Неспешный паровичок катал Шолохова туда-сюда, когда в Москве назревали дела. 7 ноября 1927 года Серафимович пригласил в гости Шолохова. Тот приехал, когда уже собрались за столом невиданные знаменитости.

Анри Барбюс – французский писатель, участник Первой мировой, автор военных романов «Огонь» и «Ясность», принесших ему славу. Он воспринял революцию в России как великое мировое свершение и вступил во французскую компартию.

Бела Иллеш – венгерский писатель, тоже участник Первой мировой, состоял в Международной социалистической партии Подкарпатской Руси. Спасаясь от политических преследований, в 1923 году он переехал в СССР. Здесь написал пьесу «Купите револьвер», которую поставили в Театре Революции.

Мартин Андерсен-Нексё – датский писатель, один из основателей коммунистической партии Дании, автор популярного в СССР романа «Дитте, дитя человеческое».

В тот день Серафимович скажет:

– Друзья мои! Перед вами – молодой писатель земли русской. Он моложе меня более чем на сорок лет, но я должен признаться, во сто раз талантливее меня. Имя его ещё многим неизвестно, но через год его узнает весь Советский Союз, а через два-три года – и весь мир…

Что называется: как в воду глядел.

Так поэт Некрасов и критик Белинский, прочитав роман «Бедные люди» Достоевского, онемели от восторга: явился новый Гоголь.

Достоевский ведь тоже начал писать в 19 и, немногим позже Шолохова, в 23 года, приступил к роману, спустя год его закончил и – стал мировой величиной.

Серефимович был по-отечески, без малейшей литературной зависти счастлив: явился новый Толстой, из народа, из безвестных татарчуков – и он первый это чудо разглядел!

28 декабря 1927 года в газете «Молот» вышел фрагмент романа.

А в январе 1928-го случилось очередное чудо русской литературы: журнал «Октябрь» начал публиковать «Тихий Дон». Первая книга романа вышла в четырёх номерах подряд, с января по апрель. Он сделал её за десять месяцев: