Книга про Иваново (город incognito) - Дмитрий Фалеев

В общем, мы въехали в нанятую квартиру под номером 23 – обычный вроде номер, не какой-нибудь тринадцатый, не шестьдесят шестой, а на вторую ночь спим, погасили свет, – Юлька спрашивает:

– Это ты шуршишь?

– Нет. Я думал – ты.

Прислушались – тихо, и вновь зашуршало, побежало к балкону.

Юлька взвизгнула:

– Крыса!

– На восьмом этаже?

Я встал, зажег лампу, осмотрелся, прошелся – никого нет.

Только легли – по стеклу тук-тук-тук! Как ветка стучится! А какие ветки на такой высоте?

И следующей ночью опять к нам гости – в коридоре шаркают, полотенце в ванной сбросили, на кухне ящик выдвинули, словно искали в нем столовое серебро, а кто такие, почему – неизвестно.

Юльку шорохи до того напугали, что она начала обижаться на меня, будто это я по ночам скребусь!

Ну и все прочие прегрешения мне припомнила – мол, и квартиру-то эту я приглядел (а она сомневалась – нанимать или нет), и стрижка у меня дурацкая, и юмор дебильный, и когда же мы накопим на стиральную машину.

– Это, – говорю, – загадка из загадок: когда мы накопим на стиральную машину. А скажи-ка мне лучше, почему людоед не ест сырники?

– Ты это нарочно – чтоб меня позлить?

– Совсем не нарочно. Просто у него аллергия на творог.

Юлька весь день со мной не разговаривала, а вечером зашмыгало – и уже не в коридоре, а под нашей кроватью!

Юлька завыла:

– Сделай что-нибудь.

– Ну чего ты боишься? Радоваться надо, что жизнь нам такую загадку подбросила.

Полный бойкот – ни улыбки, ни слова.

За завтрак села общительная, как мумия.

А ночью опять по квартире кто-то тыркается. Я место приметил. Сходил в магазин и купил крысоловку – зубастую, как акула. Лишь бы Юлька не попалась, а то она с этими ночными бдениями окончательно раскисла, и тем это хуже, что начнешь ее развлекать, тормошить, заигрывать, а она-то уже удила закусила, нервы на взводе, – только хуже становится.

Зарядил я крысоловку кружком колбасы и жду-поджидаю, как настоящий охотник: попадется, не попадется и кто это будет?

В полпервого ночи – лязг, визг.

Я с кровати прыгаю (уже палку заготовил, чтоб добить, если что), а она – в коридор, брякает повисшей на лапе крысоловкой – сколько ж в ней прыти! – и шасть к подоконнику, а оттуда в форточку – с восьмого этажа, даже сетку порвала.

Поминай как звали!

Я не поленился, спустился на лифте, осмотрел с фонариком ближайший газон: крысоловка есть, а «загадки» – нет.

– Эх, – сказал я.

Но потом прикинул, что так оно и лучше.

С этого времени в квартире 23, кроме нас самих, никто не хозяйничал. Мы вздохнули спокойно, а раз на неделе я отправил Юльке с работы эсэмэску – такую же дурацкую, как и все предыдущие: «Как выманить фею из цветка?»

А она ответила:

«Сорвать цветок

Одураченный Борисов

В прошлой заметке я рассказал о загадочном происшествии, случившемся со мной на съемной квартире в районе Комбината Искусственной Подошвы (сокращенно – КИП).

Но это был далеко не единственный случай, смутивший рациональность моего мировоззрения.

Однажды, подруливая к рядам гаражей, я заметил столпившихся в теньке мужиков. «Мало им, что ли, вчерашнего собрания?» – решил было я, но в этот момент на глаза мне попался Миша Борисов – он забрался на крышу и метал оттуда камни и обломки кирпича по кустам боярышника. Миша кричал:

– В зеленого! В синего!

А камни летели, направленные так, словно он целился в кого-то, засевшего в кустах.

– Я вам покажу! – не унимался Борисов. – Давай, подходи! Что, зассали? Не дамся!

– Скорую, что ли? – спросил Андреич.

– Андреич, не дрейфычь: вызвали уже, – отозвался кто-то подвыпивший и развязный.

– Да тут сразу «дурку», – заметил третий. – Или МЧС.

А обломки кирпича продолжали сыпаться на куст боярышника.

– Снять бы его…

– Попробуй, как же! Крупин пытался – так он ему булыжником чуть башку не снес, – поведал сосед.

– Эй! Успокойся! Чего ты расчудился? На ровном месте, – обсуждали мужики.

На вчерашнем собрании Миша был нормальный и, так же как и все, принимал участие в решении текущих общественных вопросов: смена ворот, чистка канавы.

Теперь его занимало другое:

– В зеленого! В синего!

– Они всех вас сожрут! Всех! Отпустите, – шептал он санитарам изменившимся голосом.

Врачи Богородского диву давались – ведь даже не пьяница, а солидный человек: юрист, семьянин, работает с Москвой, собственная фирма. И на тебе – выдал: цветные кляксы его одолели!

Как выяснилось позднее, Миша сначала решил схорониться от них в гараже, в погребе с соленьями, откинул крышку – глядь, а оттуда, словно тесто, поперло: желто-розовое, серо-зеленое…

Поставили «невроз». Жена и дочки отдыхали в Турции, а он к ним привык, находил в семье эмоциональную разрядку от бизнес-проектов. В общем, все объяснилось.

– Перетрудился, ну и того: «кукушка» поехала, – признавал через месяц оклемавшийся Миша, скрывая неловкость. – Сейчас все нормально – пустырничек пью, гантели, творог…

И вроде устроилось, заросло, загладилось – невроз не повторился, и стоит надеяться, что уже не повторится, но я так считаю, что пару камней держать за пазухой все равно не помешает: в зеленого, в синего…

Праведник и ведьма

Хочется почему-то начать как в сказке: «Жил-был праведник», – но это неверно, потому что праведник на тот момент, когда я с ним познакомился, был персонаж абсолютно не сказочный и прямым дорожкам предпочитал окольные. Не жил, а развлекался, наслаждаясь молодостью.

Удивительно мягко в нем сочетались целеустремленность и незадачливость, цинизм и любопытство, отзывчивость и задумчивость, уважение к слову и неверие словам.

А нрав был веселый – он мог с легким сердцем умотать автостопом за тридевять земель без «вписок» и карты, а однажды – на спор – перешел по балке железнодорожного моста на такой высоте, что если бы упал – переломался бы вдоль и поперек. Но он не упал, и глаза ликовали на побелевшем лице.

– Вы поглядите – семь потов сошло! – смеялся он, показывая взмокшую на спине майку, но больше никогда ни с кем не спорил на подобные вещи.

Пора раскрыть его имя – пусть будет… Гоша.

Или Олег.

Испытания женщинами он тоже не прошел, потому что отдавал им себя без остатка – раз так было, два, а потом что-то щелкнуло, и ласковые сети ему надоели. Он стал только брать, полюбил одиночество, подружился с книгами, капитала не нажил. Себя предоставил течению волн, которое не способно привести к истоку –