Сонная Лощина - Вашингтон Ирвинг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Да не свершит ваше величество, – сказал он, – деяния, которое может причинить большие неприятности государству. Эти трое – храбрые и благородные испанские рыцари, которые были захвачены в битве, они сражались как львы. Они – знатного происхождения и могут внести весьма значительный выкуп.
– Довольно! – сказал султан. – Я оставлю им жизнь, но покараю за дерзость; поместить их в Алые башни и приставить к тяжелым работам!
Мохамед и на этот раз взялся за дело не с того конца, с которого следовало. Во время суматохи покрывала трех прекрасных принцесс были откинуты назад, их лица открылись, и во всей своей ослепительности обнаружилась их красота. Затянув объяснение по поводу происшедшего, султан предоставил их красоте достаточно времени, чтобы произвести на испанцев должное впечатление. В те дни влюблялись гораздо стремительнее, чем ныне, как об этом свидетельствуют решительно все старинные повести, – и поэтому неудивительно, что сердца трех кавалеров были окончательно пленены, тем более что к их восхищению присоединялась еще благодарность. Несколько странно, но тем не менее положительно верно, что каждый из них восхитился именно тою красавицей, к которой остались равнодушны его товарищи. Что касается принцесс, то их еще больше, чем прежде, поразило мужество пленников, и они запечатлели в сердцах все, что слышали об их доблести и знатном происхождении.
Кавалькада двинулась дальше; принцессы задумчиво ехали на своих позвякивающих бубенчиками лошадках; время от времени они оборачивались и украдкой поглядывали на пленников, тогда как эти последние продолжали свой путь в назначенные им Алые башни.
Приготовленные принцессам покои были так изысканно утонченны, как только можно себе представить. Они находились в башне, возвышавшейся несколько в стороне от основного дворца Альгамбры, но соединенной с ним главной оборонительною стеной, окружавшей вершину горы. Их окна с одной стороны выходили на внутренний двор крепости, где у подножия башни был разбит небольшой сад, в котором произрастали редкостнейшие цветы. С другой стороны из их комнат открывался вид на глубокий овраг, отделявший угодья Альгамбры от угодий Хенералифе. Внутри башня была разделена на небольшие сказочно роскошные комнатки, прелестно отделанные в воздушном арабском стиле, с выходом в высокий сводчатый зал, потолок которого поднимался почти вровень с вершиною башни. Стены и покрытие зала были украшены росписью и резьбой, сверкали позолотой и яркими красками. На мраморном полу посреди зала был сооружен алебастровый фонтан, обсаженный благоухающими кустами и чудеснейшими цветами, бивший струею воды, которая охлаждала все помещение и навевала дремоту своим журчанием. Вдоль стен висели клетки из серебряной и золотой проволоки, в которых сладчайшими голосами распевали птицы с редкостным оперением.
Находясь в Садобренье, принцессы, согласно донесениям Кадиги, были неизменно веселыми и жизнерадостными, и султан ожидал, что они придут в восхищение от Альгамбры. Однако, к его изумлению, они начали чахнуть, грустить и выражать неудовольствие по поводу всего, что их окружало. Цветы казались им лишенными аромата, песнь соловья мешала им спать по ночам, а алебастровый фонтан раздражал их своим вечным, с утра до ночи и с ночи до утра, журчаньем и плеском.
Султана, обладавшего крутым и деспотическим нравом, сначала по этому случаю охватило негодование, но затем он вспомнил, что его дочери достигли того возраста, когда девушка развивается в женщину, ее желания возрастают и она становится более требовательной.
– Они больше не дети, – сказал он себе, – они превратились в женщин и нуждаются в развлечениях, подобающих их полу и возрасту.
По этой причине он обложил данью всех портных, ювелиров, золотых и серебряных дел мастеров гранадского Сакатина – и на принцесс как из рога изобилия посыпались шелковые, парчовые, шитые золотом и серебром платья, кашемировые шали, ожерелья из жемчуга и алмазов, кольца, браслеты, золотые обручи для ног и все что только ни есть драгоценного.
Ничто, однако, не помогало; среди всей этой роскоши принцессы продолжали бледнеть и вянуть, уподобляясь трем поблекшим бутонам роз, поникшим на общем стебле. Султан не на шутку встревожился. Вообще говоря, он имел похвальную привычку доверять лишь собственным мнениям и поэтому никогда ни с кем не делился своими тревогами. «Впрочем, – подумал он, – капризы и прихоти трех девиц брачного возраста способны поставить в тупик даже самый проницательный ум», – и по этой причине впервые в жизни решил прибегнуть к чужому совету.
Лицо, к которому он обратился, была многоопытная дуэнья.
– Я знаю, Кадига, – молвил султан, – ты – одна из наиболее благоразумных женщин на свете, я знаю также, что ты вместе с тем – одна из наиболее заслуживающих доверия, поэтому-то я и приставил тебя к моим дочерям. Но отцовская осторожность в отношении лиц, на которых полагаешься в таком щекотливом деле, никогда не бывает излишней или чрезмерной. Я хочу, чтобы ты выяснила причину таинственного недуга, который точит и изнуряет принцесс, и придумала средство возвратить им здоровье и веселое расположение духа.
Кадига взялась выполнить повеление. И действительно, она знала о болезни принцесс гораздо больше, чем они сами. Тем не менее, запершись с ними наедине, она сделала попытку добиться их откровенности.
– В чем причина, милые дети, – сказала она, – что в таком чудесном месте, где вы располагаете решительно всем, чего только может пожелать сердце, вас гложут печаль и уныние?
Принцессы окинули равнодушным взглядом свои апартаменты и вздохнули.
– Быть может, вам чего-нибудь хочется? Не достать ли вам знаменитого попугая, говорящего решительно на всех языках и приводящего в восхищенье Гранаду?
– Фи, мерзость! – воскликнула принцесса Саида. – Ужасная, крикливая птица, лопочущая слова, лишенные всякого смысла; надо быть совершенно безмозглым, чтобы выносить подобную дребедень.
– В таком случае не послать ли за обезьяной с гибралтарской скалы; уж она, по крайней мере, доставит вам развлечение своими ужимками?
– Обезьяна? Фу! – возмутилась на этот раз Сораида. – Ведь она – отвратительное подобие человека. Ненавижу этих противных животных!
– А что вы скажете о Каземе, знаменитом черном певце султанского сераля в Марокко? Говорят, что его голос столь же высок и тонок, как голоса женщин.
– Я пугаюсь при виде черных рабов, – молвила впечатлительная Сорааида, – кроме того, я потеряла вкус к музыке.
– Ах, дитя мое, ты бы этого не сказала, – ответила лукавая старая женщина, – нет, не сказала бы, если бы тебе
