Опасности и правда - Алекс Мирез

– Хватит этого жалостливого тона!

Он постарался быть чутким и деликатным.

– Послушай, ты правда мне нравишься…

– Но явно недостаточно, – закончила я.

Адрик крепко сжал губы и покачал головой.

– Это не вопрос выбора, – настаивал он.

Он хотел подойти ко мне, но я снова отступила на шаг. Не хотелось, чтобы он ко мне приближался, чтобы причинил новую боль.

У меня болело сердце. Болела душа.

Я оказалась феноменальной дурой. В конечном счете я позволила себя обмануть.

– Но ты сам сделал выбор, – сказала я. Каждое слово обжигало горло. – Никто тебя не заставлял. Ты выбрал ее, потому что любишь. Ты всегда ее любил. Я думала, что со мной ты забудешь о ней, но теперь прежние чувства вновь возродились.

Адрик вздохнул. Ну почему он выглядит таким подавленным и несчастным? Или это тоже ложь?

– Это больше, чем просто выбор, – попытался он меня убедить. – Это долг. Долг, будь он проклят.

И тогда я спросила дрожащим голосом, в напрасной надежде:

– Ты меня любишь?

– Конечно, люблю.

– Тогда останься, – попросила я.

Он промолчал.

Мое сердце…

Мое дыхание…

Мои глаза, полные слез.

– Пожалуйста, – выдохнула я.

Адрик отвел глаза, уставившись в пол.

– Не могу, – произнес он с холодной решимостью. – Я уеду через пару дней.

Это был последний удар. Я не собиралась плакать. Не собиралась. Но не смогла сдержаться.

Слезы покатились у меня из глаз, тяжелые и холодные.

Мое сердце.

Моя сила.

Моя Джуд.

Рука, лежавшая на груди, сжалась в кулак. Я резко зажмурилась и стиснула зубы, чтобы не зареветь в голос; мне показалось, что я сейчас упаду в обморок. Когда я смогла дышать, то посмотрела на него, вся промокшая от слез, судорожно хватая ртом воздух.

Теперь, читая книгу, я сразу вспоминаю, как он вручал мне ключи у дверей квартиры. Я вспомнила о запахе смолы в лесу, о его костюме в день благотворительного бала. Я вспомнила его ненавистные, но убедительные аргументы на лекциях по литературе. Его лосьон после бритья, толстовки, сигареты, его кривоватую, но потрясающую улыбку…

Я не хотела ничего забывать, и, признаюсь, это меня еще больше бесило. Разве такое не происходит с каждым? Ты считаешь себя сильным, несгибаемым, готовым сразиться с целым миром, пока… пока не влюбляешься. Мне было всего восемнадцать лет, и, строя планы, я влюбилась, как последняя дура. Это говорило о том, что я все еще оставалась человеком, а не машиной мщения. Я приехала в Тагус, готовясь к борьбе, но Адрик разрушил все мои бастионы и сделал это самым подлым образом: он был хорошим.

– Когда я сказал, что хотел бы стать другим человеком и быть с тобой, я имел в виду, что не хотел быть привязан к своей семье. И все те бессонные ночи, которые я терзался чувством вины в смерти человека… – удрученно признался он. – Я думал, что рядом с тобой смогу наконец избавиться от этого чувства, буду просто жить и перестану бесконечно думать о случившемся, но теперь, когда я знаю, что она жива, что она здесь, я чувствую себя связанным как никогда.

Глаза заволокло красным туманом. Я слышала его голос, но нестерпимый звон в ушах заглушал все звуки.

– Ты меня использовал… – невольно вырвалось у меня.

Адрик поспешно покачал головой. Он шагнул ко мне, но я тут же отступила на шаг назад. Я не хотела, чтобы он приближался ко мне. Это было подобно разорвавшейся бомбе, которая разнесла в клочья мою душу.

– Нет, я никогда не хотел причинить тебе боль, – поспешил он возразить.

– А что, по-твоему, ты делаешь сейчас? – в отчаянии выкрикнула я, стараясь не сорвать голос. – Ты даже не сказал, что вернешься, даже не сказал, сколько времени там пробудешь!

– Я вернусь! – тут же ответил он.

У меня задрожали губы. Ком нестерпимо сдавил горло, но я смогла протолкнуть его вниз. Я не позволю себе сломаться перед ним, не позволю рассыпаться кучей мусора.

– Вернешься? – фыркнула я с горьким смешком. – А когда вернешься, ты уже женишься на собственной кузине, чтобы избавиться от чувства вины?

Он ничего не ответил, лишь чуть заметно мотнул головой, не утверждая и не отрицая. Как будто дал мне пощечину, даже не прикоснувшись. Я почувствовала себя раздавленной и униженной.

И все же задала последний вопрос, хотя и знала ответ. Но это уже не имело значения. Я лишь хотела окончательно удостовериться.

– Ты хочешь, чтобы я тебя дождалась?

Адрик чуть заметно покачал головой.

– Это было бы нечестно по отношению к тебе.

Я посмотрела на него, все еще не в силах поверить сказанному. Это нечестно, потому что он никогда не вернется. Или вернется, но вместе с ней, и уже навсегда, так что для меня больше не будет места в его жизни.

Я помню, что сказала в ответ, напомнив о его словах, сказанных совсем недавно, и вложила в них всю свою ненависть и презрение:

– А ведь ты уже заставил меня поверить, что ты другой.

Адрик опустил голову, не смея посмотреть мне в глаза.

– Мне очень жаль, – прошептал он.

Я поняла, что надеяться не на что. Потому что если он и проведет со мной еще пару часов, то лишь из чувства вины и чистой жалости. Я этого не хотела. Мне не нужны его чертовы объятия, слезные прощания и гребаные извинения. Так что, не откладывая в долгий ящик, я направилась к двери, открыла ее и вышла из квартиры.

Я чувствовала себя ужасно. Слезы затуманили глаза, руки и ноги дрожали, сердце удушающе билось, дыхание прерывалось. Я не помню, как спустилась по лестнице, но мне как-то удалось; я вышла из здания и быстрым шагом пошла прочь, хотя, учитывая все разрушения в душе, толком не соображала, куда иду и что делаю.

Вскоре у меня закружилась голова, и мне пришлось остановиться. Очевидно, я шла слишком быстро. Я вдруг полетела вперед и едва устояла на ногах. Я начала задыхаться.

Что же ты со мной сделал, Адрик? Почему я позволила тебе сделать это со мной? Почему позволила причинить мне такую боль, которая теперь нестерпимо сжигает меня изнутри? В тот день я впервые испытала ее – боль от разбитого сердца. А ведь именно это я и чувствовала: что мое сердце разбито. Быть может, именно поэтому бытует глупое мнение, что любовь живет в сердце. Но нет, эта сильнейшая боль захватывает и горло, отчего становится трудно дышать. Даже кажется, что ты умираешь. Но ты не умираешь, и это еще хуже. Ты всего