Та, что стала Солнцем - Шелли Паркер-Чан

дышит, как стремительно бьется его сердце, будто от сильного напряжения или страха.

В голосе Эсэня появилась нотка, которую Оюан никогда раньше не слышал, низкая и хриплая, сулящая возможность.

– Ты и правда красив, как женщина.

Позднее Оюан подумал, что Эсэнь даже не заметил того мгновения, когда его неподвижность предвкушения превратилась в неподвижность стыда, молниеносно, как колпачок гасит свечу. Его кровь заледенела, а тело горело. Такое ощущение вызывает скользнувший в сердце клинок. Он отстранился. Эсэнь еще на секунду остался в той же позе, потом медленно откинулся назад и снова поднял свою чашку.

Оюан трясущимися руками налил себе вина и залпом выпил. Его сдерживаемые эмоции взорвались и превратились в рой жалящих ос. Он раньше предал Эсэня, а теперь Эсэнь предал его. Невозможно понять почему, несмотря на все, через что они прошли вместе, Эсэнь все еще думает, будто Оюану может польстить такое сравнение. Как он мог настолько не замечать стыда, который стал самым центром существа Оюана? Сгорая от чувств, испытывая одновременно муки любви и ненависти, Оюан в ярости подумал: «Он предпочитает не знать».

Взгляд сидящего напротив него Эсэня уже стал мутным. Словно ничего не произошло. Оюан с горечью понял, что для Эсэня так, возможно, и было. Он получал все, на что положил глаз, в том числе и Оюана. Он просто потянулся к чему-то красивому, приняв его за еще одну из своих драгоценностей, а когда объект его слабого желания ускользнул, даже не вспомнил, что он был у него в руках.

– Значит, вы сделали это, – заметил Шао, имея в виду Чагана. Они сидели в личных покоях Оюана. Оюан видел, что Шао оглядывает немногочисленные столы и стулья, которые стоят среди обширного пустого пространства, как редкие лодки на озере. Было в Шао нечто отталкивающее, отчего он всегда казался жадным и непорядочным. Оюану было очень неприятно, что именно Шао знал о его личных проблемах и пользовался этим для своих низменных целей.

– Да, – с горечью ответил Оюан. – А ты сомневался?

Шао пожал плечами, словно хотел сказать, что его сомнения – это его личное дело.

– Великий князь Хэнани приказал нам ускорить выступление в поход, – сказал Оюан. Исписанный листок бумаги, лежащий на столе между ними, содержал список затрат на их армии: люди, вооружение и гигантские ресурсы, необходимые для того, чтобы доставить их куда нужно. – Теперь, когда средства выделены, давай быстро скоординируем логистику.

– Как насчет замены Алтана? Нам нужно принять решение насчет того подразделения. Джургаган, молодой монгол из семьи третьей жены Эсэня, надеется получить это назначение.

По мнению Оюана, Джургаган как профессионал ничем не отличался от Алтана; и они, и все их ровесники были титулованными молодыми людьми, никогда в жизни не знавшими разочарования.

– Отдай батальон Чжао Маню.

Они разговаривали тихо, так как оконная бумага почти не заглушала их голоса. Однако она не выпускала наружу нагретый воздух, и при закрытых окнах в комнатах было душно. Шао обмахивался круглым бумажным веером, по-видимому, позаимствованным у женщины. С его внешней стороны Оюану подмигивала влюбленная и счастливая супружеская пара уток-мандаринок. Оюан полагал, что даже у Шао должна быть жена. Он никогда его об этом не спрашивал.

– Вы не думаете, что Князь не одобрит назначение еще одного командира из наньжэней?

– Предоставь Князя мне, – ответил Оюан. Он чувствовал быстро нарастающее давление, этот непреодолимый поток нес его к концу.

Шао удивленно поднял брови, и от этого кровь Оюана закипела, но задал только один вопрос:

– А куда мятежники отправятся в этом сезоне?

– Разве ты не знаешь? – спросил Оюан. – Догадайся. Шао бросил на него мрачный, загадочный взгляд:

– Бяньлян.

– Точно. – Оюан невесело улыбнулся.

– Вопрос в том, скажете ли вы об этом монголам?

Оюан резко ответил:

– Ты знаешь, чего я хочу.

– А, такой судьбы, которой не захотел бы никто другой. – В голосе Шао проявилась жестокость. Волны воздуха от его веера неприятно касались Оюана, и он сразу потерял терпение. – Надеюсь, у вас хватит на это сил.

На секунду Оюан представил себе, как он сейчас схватит этот веер и сломает его.

– Твоя забота о моих страданиях очень трогательна. Но если наши судьбы предопределены, тогда мои силы не имеют значения. Вини Небо, вини моих предков, вини мои прошлые жизни. Мне нет от них спасения. – Не желая еще больше обнажаться именно перед Шао, он резко произнес: – Подготовь приказы насчет боеприпасов и передай командирам подразделений тыла приказ явиться ко мне.

Шао засунул веер за пояс, поднялся и поклонился. В выражении его лица было нечто неприятное, от чего по коже бежали мурашки: некая смесь насмешки и презрения.

– Есть, генерал.

Оюан постарался не обращать на это внимания: у него не было другого выхода. Они нуждались друг в друге, и даже если придется потерпеть пренебрежение, все это будет уже не важно, когда они достигнут цели.

16

Аньфэн. Восьмой месяц

Ни Ма, ни другие жители Аньфэна не посмели носить траурную белую одежду в память о Малыше Го. О нем напоминала лишь мемориальная табличка, которую Чжу повесила в храме по просьбе Ма, и даже она была спрятана за именами всех других усопших. Солдат Малыша Го отдали назначенному вместо него командиру И. Сунь Мэн был единственным командиром, оставшимся на стороне Правого министра Го, но Ма не виделась ни с кем из них после смерти Го.

Было очевидно, что Чэнь только ждет момента, чтобы сделать последний ход и уничтожить группировку Го окончательно, и уцелеют только те, кто безоговорочно на стороне Чэня. После этого не останется никого, кто мог бы обуздать Чэня, кроме покорного параноика – Первого министра. А в отличие от Первого министра Лю Чэнь добивался поражения империи Юань не ради народа наньжэней, которые доверились Красным повязкам и Сияющему Князю, а ради создания своего собственного мира террора и жестокости.

Эта мысль должна была наполнить Ма ужасом. В основном так и было. Но в тот вечер, когда она спускалась по ступеням храма в красном подвенечном платье и под вуалью, она почувствовала, что ее тревоги сменились новой легкостью. Всю жизнь она провела, рассматривая предстоящий брак как долг; она и мечтать не могла о том, что свадьба может стать спасением. Но один невероятный человек подарил ей нечто такое, чего не должно было существовать. Ее вуаль окрашивала весь мир в красный, и на этот раз красный цвет напоминал ей о счастье, а не о крови. Сквозь вуаль она с изумлением и радостью смотрела на человека