О смелых и умелых (Избранное) - Николай Богданов

Жду-пожду ответа, и вдруг являются с моим письмом не почтальон, а ребята из нашей ячейки и даже девчата. Ребята говорят всерьез, а девчата с улыбчивостью.

"Серафим, - говорят мне ребята, - мы должны тобой заняться".

"По приказу инстанции?" - спрашиваю.

"Конечно. Всыпали нам из-за твоего письма".

"Так вам и надо, где вы раньше были? Помогли бы языки изучать, оружием овладевать, глядишь бы... Так чем же я теперь не подошел?"

"Да всем ты парень подходящий, просто до настоящего дела ты не дошел... Дело тебе надо богатырское, по плечу!"

При этих словах Тоська фыркнула. Вот не вру. А ведь это была влюбленная в меня до безумия комсомолка. Она за мной бегала как привязанная. Даже пыталась вместе учить эсперанто.

И уверяла, что готова ехать хоть на край света, поднимать на восстание суданских негров.

А при словах о богатырском плече рассмешилась. Я-то знал почему. Не раз она на это плечо клала свою кудрявую головку... И соскальзывала... Я несколько узкоплеч... Ну, не стал я ее при всех конфузить и смолчал.

"Ладно, - говорю, - какую же работенку мне по размаху вы хотите предложить?"

"Да уж не простую, - отвечает, - достойную твоей устремленности. Такую, что в веках останется. В историю войдет".

"Короче, короче!"

"Ты ведь у нас такой, что тебе реки вспять поворачивать. Горы двигать..."

"Еще короче!"

И знаете, о какой они истории речь вели? Об истории Заболотья. Какие горы имели в виду? Какие реки? Догадываетесь? Грязнушку, омывающую депо, и глиняные бугры, оставшиеся от выемки ямы для поворотного круга.

- Ха-ха-ха! - Кривой расхохотался, как Мефистофель, и прошелся от возбуждения по комнате, сильно прихрамывая. - Им, видите ли, захотелось, не дожидаясь мировой революции и всемирного счастья трудящихся, завести в нашем Заболотье уютную жизнь. Запрудить Грязнушку, создать зеркало пруда, развести вокруг сад. Грызть райские яблочки, посматриваться в водное зеркало, купаться летом, кататься на коньках зимой, да еще под музыку. Словом, создать в Заболотье хорошую жизнь для самих себя и окружающих.

- Ну и что же ты? - спросил Алешка заинтересованно.

- Я смерил их презрительным взглядом!

- А дальше?

- А дальше я им сказал:

"Позвольте, что же это вы задумали - подрыв революции?"

"Почему - подрыв? Разве устройство хорошей жизни - это..."

- Отчего революционеры делались, я вас спрашиваю? - Парень уставился в нас одним глазом, который у него как-то странно завертелся, словно буравил. И ткнул в каждого пальцем.

Мы промолчали.

- Революционерами люди делались от плохой жизни! От сплошных страданий. Ежели заболотцам, а затем всем нашим людям дать вкусить хорошей жизни - откуда же революционеры возьмутся? Бытие-то определяет сознание, не так ли? От хорошей жизни какое подполье, какая борьба? Революции-то не захочется!

Это было убедительно, и мы призадумались.

- Не улучшать надо бытие, а ухудшать. Чем хуже - тем лучше. Чтобы народ наш не прохлаждался, а горел, как в чесотке, пока не свергнута мировая буржуазия! Пока не заведен коммунизм на всей планете! Не созидать надо, а разрушать! И изучать эсперанто! - крикнул он после передышки.

- Ну и что же дальше? - спросил переживавший больше других Алешка.

- Выпроводил дружков. До мировой революции, - говорю, - о личном счастье не смейте и думать.

- А Тося как же?

- Ушла со всеми. И не только ушла - пошла наперекор. Занялась вместе с ребятами стройкой плотины. Водоспуск копала, землю в тачке возила, камни-бревна подносила. Откуда у девчонки сила бралась?.. Потом-то я понял, откуда... Стройку-то возглавлял кто? Сынок учителя, интеллигентик Игорь. Понятно? - Серафим Жеребцов подмигнул нам единственным глазом. - До чего же хитер оказался! Мало силенок у комсомольцев, так он все население расшевелил. Любителям гусей-уток заявил:

"Помогите, и будет где вашей водоплавающей птице разгуляться".

Стариков рыболовов тоже на крючок поддел - карасей-щук, дескать, разведем. Мальчишек и тех в свою лавочку притянул - известно, мальчишки любители купаться. Так он прелестное купание посулил.

То есть не осталось в Заболотье человека, кто бы не пришел на эту стройку с лопатой. Велика людская тяга к улучшению своей жизни, я вам доложу! - сокрушенно опустил голову знаток эсперанто. - Но я от идей не отступник. Я не бросил и горстки земли в комсомольскую плотину, в эту могилу мировой революций и пламенных мечтаний о всеобщей коммуне и всемирном братстве трудящихся.

Много раз я говорил им:

"Остановитесь. Что вы творите? Вспомните воинов Спартака, размагнитившихся от хорошей жизни. Обабитесь и вы! Не сможете побить горшков и ринуться в бой, когда заиграют трубы, призывая в последний решительный!"

Но вопил я зря, как в пустыне. Плотина росла. И надо мной уже мальчишки стали смеяться, как над непризнанным пророком... Гнали и швыряли камнями. Правда, небольшими... так, по-детски, шалости ради...

И вот, когда затея стала превращаться в реальную угрозу, решил я не дать никому возможности погрязнуть...

- Покупаться, помыться? - воскликнул Алешка.

- Погрязнуть! - упрямо подтвердил Серафим. - В болоте благополучия. Я удалился и в тиши неприемных часов аптеки стал...

- Изучать эсперанто, - съехидничал Алешка.

- Нет, готовить взрывчатое вещество.

При этих словах ребята перестали улыбаться.

- И наготовил достаточно, мобилизовав весь запас бертолетовой соли... Вспоминал Кибальчича, готовившего бомбу, чтоб взорвать царя. Заложил натертый мной самодеятельный порох в бидон, имевшийся в аптеке для дистиллированной воды. Он всегда стоял пустым. Проделал дырку для шнура. Вставил запал... Словом, все, что надо. Но в последний момент остановился.

Серафим Жеребцов выбил о каблук пепел из трубки и долго набивал ее для нового запала. Затянулся, пустил дым. Разогнал его ладонью. И вдруг сказал:

- Чуть-чуть не размагнитила меня любовь. Я ведь ее все-таки любил, Тосю... И думал жениться. После мировой революции, конечно... Всегда мы обо всем вместе, все мечты. И куда поедем на подпольную работу. И как будем бороться. Я все письма в инстанции с ней обсуждал... Решил обсудить и этот вопрос окончательно. И если она отступница - вычеркнуть ее навсегда из сердца!

Вышел я однажды ночью из своего добровольного аптечного заточения. От бесконечного стирания бертолетки с углем и сахаром меня что-то поташнивало. Производство пороха вредно для здоровья... Захотелось мне освежить голову и подкрепить нервы.

Иду и что же вижу - плотина-то готова! Лежит поперек Грязнушки такая самодовольная, чистенькая, укатанная катком. И волны о нее плещутся, баюкают. И лунная дорожка на воде играет синим светом. И несколько чахлых ив, росших по берегам Грязнушки, очутившись в воде, даже как-то распустились и похорошели.

И захотелось мне почему-то сесть в лодку да запеть песню. Да, братцы, захотелось... Был такой соблазн. Но внутренний голос запротестовал: "Серафим, не отступай! Серафим, вспомни об угнетенных!"

И стал воображать я коммунистов в застенках белой Польши. Комсомольцев в лапах румынской сигуранцы. Разжигать в себе ненависть против мировой буржуазии.

И вдруг почуял, со спины почуял - идет Тося. Ее шаги ни с чьими не спутаешь...

Цок, цок, цок каблучками по плотине, звонко, как по дощечкам. Обернулся я.

"Сима!"

"Тося!"

Схватились мы за руки, глаза у обоих засветились.

"Ты? Здесь? Видишь? Наслаждаешься!"

"Увы, да".

"Почему "увы"?"

Беру ее за руки, смотрю в глаза. У меня еще оба действовали тогда...

"Тося, в свете международных событий, в рассуждении мировой революции для чего сие?"

И не успел я углубить вопроса - она вдруг как выдернет руки из моих ладоней, как отпрянет - и на край плотины. Я за ней - думаю, еще бросится да утонет. Она прыг - но не в воду, а в лодку. Уже лодка здесь очутилась. И в ней весла. Закачалась под ней лодка. Лунные блики по воде побежали. Тося в ней вся заколебалась и вдруг крикнула:

"Игорь! Скорей сюда, Игорь!"

И вот он, Игорь, явился - презренный искатель счастья, которого и в комсомол-то принимали с кандидатским стажем, как интеллигентский элемент. Оказывается, того и ждал где-то рядом.

Промчался он мимо меня без всяких объяснений и - скок в ту же лодку. Оттолкнула ее Тося. Села рядом с Игорем на скамеечку, обвила его рукой и чмок в щеку!

"Вот для чего сие!" - И еще раз - чмок и снова: "Вот для чего сие!"

И ее смех ударил мне в сердце, как нож.

Она еще смеялась. И смех доносился до меня, отраженный зеркалом воды. А я уже вбегал по ступенькам аптеки, и руки мои тянулись к взрывчатому бидону.

...В этот момент, оглядев наши застывшие лица, Серафим Жеребцов быстро завладел воблой и, поколотив ее о каблук, как трубку, стал быстро очищать от чешуи. И никто из нас не обратил даже внимания на такое политиканство. Все сидели, вообразив картину, нарисованную им. Прожевав на быстроту, пока мы не опомнились, кусок воблы, Серафим заключил: