Пташка - Уильям Уортон

Мы подходим к палате, и Вайс пропускает Ринальди, чтобы он открыл дверь. Вайс ждет, перекатываясь с носков на пятки, качаясь туда-сюда, взад-вперед, словно трахает воздух. Наклонил голову набок, словно рассматривает потолок в коридоре. Он похож на чудовищно большого мальчика из церковного хора — есть в его гладком, округлом лице нечто напоминающее евнуха. Дело могли бы поправить хорошие, пышные усы. Я прямо-таки слышу, как его голос срывается на верхнем «до», когда он быстро поет григорианский хорал «Кирие элейсон», что означает «Господи, помилуй». Я стою рядом, нюхаю мячи и стараюсь не расколоться.

Теперь у меня получается настоящая история. Пташка, мне кажется, начинает понимать, в чем дело, и смеется. Боже, как приятно слышать его смех.

Ринальди отпирает дверь, и Птаха прыгает нам навстречу по-птичьи. Он хлопает крыльями, прося, чтобы его покормили. Вайс вздрагивает и выпучивает глаза; он больше не похож на хориста. Хватает папку и начинает что-то бешено строчить. Ринальди отпирает вторую дверь.

— А ты, Птаха, начинаешь прыгать вверх-вниз, махать руками и бегать по всей палате, отталкиваясь ногами от стен. Ты мастер на такие прыжки, я знаю. Это должно быть лучшее твое представление в жанре «я — птица». Закончишь ты тем, что подпрыгнешь и усядешься на краю толчка, словно это насест.

Вайс поражен. Он стоит в дверях, наклоняясь вперед, все больше и больше, пока не грохнется на пол. Хотя, может, до этого и не дойдет. У него даже руки опустятся, в одной ручка, а в другой папка. Я стою сзади и посильнее толкаю его вперед коробкой с мячами, чтобы он вылетел на середину палаты. Ринальди запирает дверь.

Затем я прохожу мимо Вайса и подхожу к Птахе. Тогда Птаха спрыгивает с унитаза мне под ноги и снова просит его покормить. Я ставлю коробку рядом с ним и говорю:

— Вот они, Птаха. Это те самые мячи, которые твоя мать забрала у бейсболистов. Больше тебе не надо о них беспокоиться.

Я пячусь к тому месту, где стоят Вайс и Ринальди, потому что если взгляну им в лицо, то расколюсь.

Птаха прыгает вокруг коробки. Его руки прижаты к бокам будто крылья, он засовывает голову внутрь нее. Потом начинает катать мячики носом. Обнюхивает их, как собака. Затем вскакивает, распрямив ноги, и опускается задницей на мячи, будто курица-наседка. Усаживается поудобней, и все его лицо медленно расплывается в улыбке.

Вайс немного приходит в себя, его лицо покрывается потом, и он опять что-то пишет. Птаха продолжает сидеть на мячах. Затем слегка приподнимается. Глядит под себя. Его ноги широко расставлены, так ведут себя в гнезде скорее самцы, чем самки. Птаха сует руку в коробку и вытаскивает бейсбольный мяч. Это один из лучших, он почти белый, на нем еще цел верхний слой.

Он поднимает мяч и смотрит его на просвет. Затем что-то щебечет. По прошествии какого-то времени, где-то от пяти секунд до пяти минут, он выпрямляется, все еще стоя, раздвинув ноги, над коробкой с мячами, и вопит:

— Стерильное!

И тут, Птаха, ты кидаешь свой мяч прямехонько в голову Вайса!

Прямо по лбу! Очки слетают с носа! Вайс поворачивается и смотрит на меня близорукими глазами.

— О боже, сержант, наш пациент проявляет агрессию! Нам лучше уйти. Где мои очки?!

Я подбираю очки и вручаю ему. Стекла не разбились, но оправа погнулась, поэтому они сидят на нем кособоко. Он пытается их поправить, но тут опять раздается вопль:

— Стерильное!

Вайс опять получает удар по лбу. Он валится на спину, словно его ударили обухом по темечку. Очки висят на одном ухе. Повернувшись спиной к Птахе, он встает на колени и смотрит на Ринальди:

— Откройте дверь, выпустите меня отсюда!

Вайс пытается встать на ноги, когда Ринальди берет один из мячей и бросает его в сторону унитаза.

— Перехват, игра на первой!

Еще один вопль:

— Стерильное!

На этот раз Птаха подбивает Вайсу правую ягодицу. Мяч отскакивает и летит ко мне. Я бросаю его в окно, то самое, на которое Пташка пялился все эти дни.

— Мяч не засчитан, второй бросок!

Вайс оборачивается и смотрит на меня. Он все еще на коленях и пытается зацепить дужки очков за уши. Птаха достает следующий мяч. На этот раз он уже на него и не смотрит. Просто бросает.

— Стерильное!

При этом слове Вайс бросает очки и припадает к полу, закрывая руками голову. Вид такого вот толстяка, распластанного на полу, в ком угодно разбудит самое худшее. Теперь я понимаю, что должны чувствовать львы, загнавшие в реку буйвола или какое-нибудь другое большое и опасное животное. Теперь Птаха промазывает, но тут же достает еще один мяч. Прежде чем Вайс успевает шевельнуться, он попадает ему в шею. Мяч снова отскакивает, и Ринальди ловит его на лету.

— Перехват, игра на второй!

Брошенный им мяч летит мимо Пташкиной головы в дальний угол. Теперь мячи скачут по всей палате. Вайс остается лежать, прикрывается и пробует водрузить на нос очки. Он кричит, чтобы Ринальди открыл дверь. Умоляет меня забрать ключи у Ринальди. Мы не обращаем внимания. Он угрожает трибуналом. Нашел чем пугать, придумал бы что-нибудь поинтересней. Он орет что есть мочи, призывая на помощь. Но никто не приходит его спасать. Через две двери почти ничего не слышно, на то они и рассчитаны.

Мы прекрасно проводим время и получаем большое удовольствие. Иногда бросаем мячи друг другу, иногда в потолок, целясь в лампочку, а иногда в самого Вайса, когда возникает подозрение, что он хочет встать. Каждый раз, бросая мяч, мы выкрикиваем какую-то бейсбольную тарабарщину:

— Запирай его в доме!

— Выше темп! Загоняем его до смерти!

— Двойным его на третьей!

— Берегись захвата!

— Жертва!!!

— Техасец!

— Отсекай лидера!

Мы бросаем мячи и так, и эдак. Бегаем кругами по всей палате. Мячи отскакивают от стен, обитых каким-то пружинящим материалом. Мы совсем распоясались. Я все время пытаюсь попасть в окно. Теперь нам всем достается. Это словно игра в снежки. Мне даже хочется, чтобы Вайс встал на ноги и присоединился к нам.

Мы начинает обегать базы. На бегу мы бросаем мячи или подбираем их. И при этом не перестаем дико вопить. Толчок у нас первая база, дальний угол — вторая, матрац, на котором спал Птаха, — третья, а Вайс у нас дом, то есть цель. Мы носимся кругами и каждый раз, пробегая мимо него, «осаливаем» его ударом ноги.

Затем игра, начавшаяся как развлечение, становится спортом. Каждый, останавливаясь перед домом, то есть Вайсом, бросает по очереди свой мяч. Теперь мы метим в окно. На нем решетка, и от пола до него далеко, футов пятнадцать. Прутья не очень частые, между ними вполне может пройти мяч, если его метко бросить. Три или четыре раза мы попадаем только по прутьям, и Ринальди орет:

— Земля, повторить!

Мы носимся все быстрее. Я совсем запыхался и опасаюсь, что один из мячей может попасть мне в челюсть. Представляю, как нелегко будет мне объяснить доктору в Диксе, что я повредил ее, играя в бейсбол в палате, где стены обиты чем-то пружинящим.

И тут, Птаха, ты вдруг остановишься у самого дома. Ты поднимешь обе руки, словно судья, объявляющий, что игра закончена, и сделаешь шаг вперед. Я так и жду того момента, когда ты возьмешь швабру и выметешь старину Вайса вон.

— Специалист по краденым мячикам!

— Двое на базе!

— Два в ауте!

— У нас еще два мяча!

— Последний из девяти!

— Круши его!

Мы стоим, каждый на своей базе, и наблюдаем. У Птахи три мяча. Один попадает справа от окна, второй идет слишком низко. Третий проходит сквозь прутья решетки, слышится звук разбитого стекла, осколки падают вниз. Ринальди на третьей, он стоит на Пташкиной постели. Я на первой, оседлав унитаз. Ринальди кричит:

— Хоум-ран! Очистить базы!

Он подбегает к Вайсу, который приподнимает голову, чтобы посмотреть, отчего вдруг наступила тишина, и мы опять слышим звон разбивающегося стекла. Ринальди устремляется домой. Он осаливает противника, затем оказывается у двери и открывает ее. Я бегу вторым. Едва я приближаюсь к дому, как Вайс опять втягивает голову в плечи. Ринальди поспевает как раз вовремя, чтобы пожать мне руку. Пташка заканчивает сразу за мной, и мы оба жмем ему руку и хлопаем по спине, когда он оказывается рядом с нами. Вайс отталкивается от пола и поднимается, а Пташка прыгает точно через него. Прыжок столь высокий, что он перепрыгнул бы через Вайса, даже успей он выпрямиться в полный рост.

— А потом, Птаха, мы выбегаем за дверь и запираем Вайса в палате.

Птаха внимательно слушает, когда я рассказываю, и все время хохочет. Он даже иногда вмешивается и предлагает свой вариант, как было раньше у нас заведено. Мы и сейчас перебиваем и поправляем друг друга, соревнуясь, у кого выйдет лучше, и вместе выбираем окончательную версию. Наконец я останавливаюсь, Пташка радостно глядит на меня. Мы оба иссякли.

— Нет, правда, Эл, когда ты наконец оставишь в покое своего старика? Честное слово, я не собираюсь ради ваших дел бросаться бейсбольными мячами в несчастного Вайса. В этом нет больше никакой необходимости. Господи, мы же практически взрослые люди. Если ты сам этого не поймешь, то же самое произойдет и с твоими детьми, из-за тебя они вырастут борцами, футболистами или еще кем-нибудь, так что лучше внуши себе, что наконец положил на лопатки старика Витторио. Надо, в конце концов, заканчивать. Время, знаешь ли, и так всех кладет на лопатки.