Прах Энджелы. Воспоминания - Фрэнк Маккорт

Во мне по-прежнему растет опухоль, этот мой грех, и я надеюсь, что к американскому священнику попаду прежде, чем она сведет меня в могилу.

Я вручаю телеграмму старушке миссис Бриджид Финукейн. А тебе, парень, сколько лет? - спрашивает она.

Пятнадцать с половиной, миссис Финукейн.

Значит, глупостей натворить уже можешь, но и мозгами пошевелить - тоже. Ты смышленый парень? Хоть чему-то выучился?

Я умею читать и писать, миссис Финукейн.

Arrah, даже в психушке полно таких, кто умеет читать и писать. Ты письмо сочинить можешь?

Могу.

Она просит меня написать письма некоторым своим клиентам. Если вам нужен пиджак или одежда для ребенка, вы можете обратиться к ней. Она вручит вам талончик в магазин, и там вам дадут одежду. Она получает скидку, а с вас берет полную цену, да еще с процентом. Долг надо выплачивать по частям, раз в неделю. Некоторые из клиентов не платят вовремя, и им нужно пригрозить. Я дам тебе три пенса, говорит она, за каждое письмо и еще по три пенса за тех, кто заплатит. Если согласен, приходи в четверг и в пятницу вечером, и бумагу с конвертами захвати.

Эта работа нужна мне ужасно. Я хочу в Америку. Но у меня нет денег на бумагу с конвертами. На следующий день я доставляю телеграммы в «Вулвортс», и вот оно, решение: там у них целый отдел, битком набитый бумагой и конвертами. Денег у меня нет, так что придется проявить смекалку. Но что делать? Меня выручают две собаки у дверей «Вулвортс», которые застряли друг в дружке после спаривания. Они бегают кругами и скулят. Покупатели и продавцы хихикают и делают вид, будто смотрят куда-то в сторону, и пока все старательно делают вид, я прячу бумагу и конверты под свитер, шасть за дверь, на велосипед и улепетываю подальше от застрявших собак.

Миссис Финукейн косится с подозрением. Какие модные у тебя конверты. У матери взял? Вернешь, когда деньги получишь, а, парень?

Конечно, верну.

Она велит мне впредь никогда не стучаться в парадную дверь. С задней стороны дома есть переулочек, и там черный ход - туда и следует заходить, чтобы меня случайно никто не увидел. Миссис Финукейн зачитывает из большой амбарной книги имена и адреса шести клиентов, которые не заплатили вовремя. Пригрози им, парень. Напугай до полусмерти.

Мое первое письмо.

Дорогая миссис О’Брайен,

Поелику вы не соблаговолили выплатить причитающуся мне сумму, вероятно, я буду вынуждена прибегнуть к силе закона. Покуда сын ваш, Майкл, фигурирует в новом костюмчике, за который мною лично было уплачено, я сама еле-еле душа в теле, хлебными корками питаюсь. Не сомневаюсь, что вы не пожелаете зачахнуть в казематах городской тюрьмы в разлуке с родными и близкими.

За сим остаюсь ваша,

в предвкушении судебной тяжбы,

миссис Бриджит Фуникейн.

Она говорит мне: отличное письмо, парень, даже в "Лимерик Лидер" лучше не печатали. Это слово - «поелику» - ужас просто, а не слово. Что оно значит?

Думаю, оно значит: «это ваш последний шанс».

Я пишу еще пять писем, и миссис Финукейн дает мне денег на марки. По дороге на почту я думаю: зачем покупать марки, если я сам ночью, пока темно, мог бы разнести письма? Страшное письмо для бедняка – это страшное письмо, неважно как оно попало ему под дверь.

Я обегаю улицы Лимерика, сую письма под двери и надеюсь, что никто меня не увидит.

Через неделю миссис Финукейн повизгивает от радости. Четверо должников заплатили. Ну, садись-ка, парень, пиши еще. Нагони страха Божьего.

Каждое письмо у меня выходит более грозным, чем предыдущее. Я начинаю вставлять словечки, которые сам едва понимаю.

Дорогая миссис О’Брайен,

Поелику вы не учли неминуемость судебных разбирательств, о чем мы предуведомили вас предыдущем нашем послании, доводим до вашего сведения факт переговоров, каковые ведутся нами с дублинским адвокатом.

На следующей неделе миссис О’Брайен долг возвращает. Пришла, парень – дрожа, вся в слезах, и клялась, что впредь платить будет вовремя.

По пятницам миссис Финукейн отправляет меня в паб за бутылкой шерри. Ты, парень, молодой еще, чтобы пить шерри. Можешь налить себе чайку, только заварку бери, какая осталась с утра. Хлеба нет, нельзя - знаешь, сколько он стоит? Хлеба тебе, да? Потом и яйцо тебе подавай.

Она качается в кресле у огня, потягивает шерри, высыпает на колени деньги из кошелька, считает их, записывая что-то в амбарную книгу, а потом запирает в сундуке, который стоит наверху под кроватью. Выпив несколько рюмок шерри, она говорит мне: как славно, когда у тебя есть деньжата, которые можно церкви завещать, а там будут мессы служить за упокой твоей души. И представляя, как священники будут служить за нее мессы через много-много лет после ее смерти, она делается очень счастливой.

Иногда она засыпает, и если кошелек падает на пол, я беру себе еще несколько шиллингов - за то, что сидел у нее в неурочное время и вставлял новые длинные слова. Священникам денег достанется меньше, но много ли месс надо одной усопшей? И наверняка мне причитается несколько фунтов - ведь Церковь дверью хлопала у меня перед носом. Меня не взяли в министранты, и в старшую школу, и на миссию Белых отцов. Ну и ладно. У меня есть счет на почте, где хранятся мои сбережения, и если я и дальше с таким же успехом буду сочинять страшные письма, изредка подбирая пару шиллингов из кошелька миссис Финукейн и оставляя себе деньги на марки, вскоре накоплю достаточно, чтобы перебраться отсюда в Америку. Хоть бы вся наша семья с городу поумирала - не трону тех денег на почте.

Нередко мне приходится писать страшные письма маминым друзьям и соседям, и я боюсь, что они узнают кто я. Эта старая стерва, жалуются они маме, эта Финукейн из Айриштауна прислала страшное письмо. Какой такой адский демон своих же мучает, да так пишет, что не уразуметь ничего - таких слов отродясь ни на суше, ни на море не слыхали. Тот, кто пишет эти письма, хуже Иуды, и хуже всех доносчиков, выдававших нас англичанам, вместе взятых.

Моя мама говорит: того, кто пишет такие письма, кто бы он ни был, в масле надо бы сварить, и чтобы слепцы ему ногти повыдирали.

Мне всех очень жаль, но иначе я не накоплю денег, чтобы уехать в Америку. Я знаю, что однажды стану богатым янки и пошлю домой сотни долларов, так что моим родным никаких страшных писем бояться уже не придется.

Несколько ребят из нештатных в августе готовятся сдать экзамен на штатного почтальона. Фрэнки Маккорт, говорит миссис О’Коннел, приходи на экзамен. Ты парень смышленый и запросто сдашь. Глазом моргнуть не успеешь, как почтальоном станешь, и порадуешь свою бедную мать.

Мама тоже говорит, что мне надо сдать экзамен, стать почтальоном, накопить денег, уехать в Америку, там пойти в почтальоны, и уж тогда-то мы заживем припеваючи.

Как-то в субботу я приношу телеграмму в «Саутс Паб», а там сидит дядя Па Китинг, как обычно, весь черный. Вот, говорит он, выпей лимонаду, Фрэнки, или ты пинту хочешь? Тебе ведь шестнадцать почти, так?

Мне, дядя Па, лимонаду. Спасибо.

А в день рождения, когда тебе будет шестнадцать, ты не хотел бы выпить первую пинту?

Хотел бы, но отца нет, и в паб идти не с кем.

На этот счет не волнуйся. Отца, понятно, тебе никто не заменит, но я поставлю тебе первую пинту. Будь у меня сын, я бы так и поступил. Придешь сюда вечером, накануне дня рождения?

Приду, дядя Па.

Я слыхал, ты экзамен будешь сдавать на почтальона?

Да.

И зачем это тебе?

Работа хорошая, и я глазом моргнуть не успею, как стану почтальоном, а там и пенсия причитается.

Какая, в задницу, пенсия. Ему шестнадцати еще нет, а он уже про пенсию рассуждает. Ты мне мозги-то не пудри. Слышал, Фрэнки, что я сказал? Какая, в задницу, пенсия. Сдашь экзамен, и сиднем просидишь на почте, в теплом местечке, всю оставшуюся жизнь. Женишься на какой-нибудь Бриджит, нарожаете пятерых маленьких католиков и насажаете в саду роз. К тридцати годам мозги у тебя омертвеют, а еще годом раньше яйца засохнут. Решай, черт возьми, сам, и пусть все трусы и скупердяи катятся к черту. Слышишь меня, Фрэнки Маккорт?

Слышу, дядя Па. Мистер О’Халлоран нам то же говорил.

Как говорил?

«Решайте сами».

Верно говорил ваш мистер О’Халлоран. Это твоя жизнь, Фрэнки, и ты сам решай, пусть скупердяи катятся к черту. В конце-то концов, ты все равно уедешь в Америку, так?

Так, дядя Па.

В день экзамена мне разрешают не приходить на работу. На О’Коннел Стрит в окне одной из контор вывешено объявление: ТРЕБУЕТСЯ РАБОТНИК. ЮНЫЙ ВОЗРАСТ, СООБРАЗИТЕЛЬНОСТЬ, КРАСИВЫЙ ПОЧЕРК И ЗНАНИЕ АРИФМЕТИКИ ОБЯЗАТЕЛЬНЫ. ОБРАЩАТЬСЯ К УПРАВЛЯЮЩЕМУ, МИСТЕРУ МАККЭФРИ, «ИЗОНС ЛТД»

Я стою возле Дома Ассоциации протестантской молодежи Лимерика, где будет проводиться экзамен. Ребята со всего Лимерика подходят к зданию и поднимаются по ступенькам на экзамен, а служащий у дверей раздает им листки бумаги с карандашами и рявкает: а ну, живей, живей. Я смотрю на служащего у дверей, вспоминаю дядю Па Китинга, его слова и объявление на конторе «Изонс»: ТРЕБУЕТСЯ РАБОТНИК, ЮНЫЙ ВОЗРАСТ, СООБРАЗИТЕЛЬНОСТЬ. Идти в ту дверь я не хочу, потому что, если пойду, получу форму и стану штатным разносчиком телеграмм, потом почтальоном, дальше служащим, и так буду марки продавать всю оставшуюся жизнь, застряну в Лимерике навсегда, мозги омертвеют, а яйца засохнут.