Феноменологическая психиатрия и экзистенциальный анализ. История, мыслители, проблемы - Ольга Власова

На смену целостному существованию приходит расщепление или отчуждение. Описывая свое состояние, больная Гебзаттеля говорит: «Я не есть „я“, я отделена от своего существования (Dasein). Тело лежит здесь и тлеет, носом я отчетливо ощущаю запах тления, – а Дух? Где мое существование, где? ‹…› Я не живу, я ощущаю, что мое тело мертво – это жуткая пустота, как можно вынести это!»[774]. Это расщепление, в результате которого собственное «я» отчуждается и теряет свою власть, а на месте него остается лишь пустота, несмотря на все усилия больных, всегда лишь углубляется болезнью.

Отличительной чертой деперсонализации при маниакально-депрессивном психозе является переживание пустоты, «существование в пустоте» (die Existenz im Leeren): «я» заполняется пустотой и падает (Sturzes) в пропасть[775]. Земля словно уходит из-под ног, и больной погружается в бездонность пропасти. «В падении, – пишет Гебзаттель, – мы погружаемся в пустоту, которая называется пропастью (Abgrund)»[776]. И пустота становится центром существования в психозе лишь постольку, поскольку как возможность входит в сущность существования. Именно эту пустоту, как он считает, описывал Паскаль, когда говорил о том, что человек располагается между бездной бесконечности и бездной небытия, о той пустоте, которую пытается заполнить человек. Именно о ней Паскаль говорил в 183 фрагменте «Писем»: «Мы беззаботно мчимся к пропасти, держа перед собой какой-нибудь экран, чтобы ее не видеть»[777]. В отношении этой пропасти Гебзаттель также вспоминает слова Бодлера «Да, бездна есть во всем: в деяниях, в словах… И темной пропастью была душа Паскаля».

Образная картина пропасти, как отмечает Гебзаттель, отражает специфическую онтическую структуру не-существования (Nicht-da-sein), являющуюся ядром деперсонализации. «Я не словно бы ощущаю пустоту – говорит его больная, – нет, я есть пустота. Точно так же я не могу сказать, что переживаю адские мучения, нет, я – ад. Болезнь – не заражение. Она неотделима от меня: она – это я, а я – это она. Я – пустота, и поэтому не существую. Легче было бы умереть, но… поскольку я мертва, мне не нужно представление о смерти, я и есть смерть»[778]. Пустота здесь не является метафорой, происходит не просто проекция сферы физического или пространственного бытия на духовно-психическое, она стоит как за телесным, так и за психическим миром. «Мы только теперь понимаем, – отмечает исследователь, – что пустота указывает на фундаментальный онтологический факт, предшествующий разделению бытия на отдельные сферы»[779]. Именно поэтому состояние пустоты возникает всегда до переживания пустоты как изнутри, так и снаружи. Пустота связана не с исчезновением тех областей бытия, в которых она переживается, а лишь с их отсутствием для нас, для самого больного. Она оспаривает не их наличие (Vorhandensein), но лишь их существование (Dasein)[780]. Пустотное бытие, которое стоит в центре деперсонализации, развертывается не в отсутствие существования, а в его пределах. Это переживание пустоты не существует, но обнаруживает себя в пустоте. В этом случае «я» и мир присутствуют, но не в смысле экзистирования (существования), а в смысле наличности. Блокируется развертывание существования, но не общая схема бытия-в-мире.

Для того чтобы понять сущность пропасти в психозе, как справедливо отмечает Гебзаттель, необходимо понять ее смысл, то, что стоит за пропастью и пустотой. И здесь важнейшей особенностью оказывается направленность сверху вниз, как раз и реализующаяся в падении. Разумеется, «верх» и «низ» здесь ни в коем случае не являются пространственными характеристиками. Падение представляется закономерным следствием встречи с пустотой, последствием невозможности реализовать что-либо за ее пределами. Чем более упорно и страстно человек при этом пытается приблизиться к жизни и овладеть ею, тем стремительнее падение в пропасть не-существования (Nichtexistenz). Любое сопротивление в результате оборачивается лишь дальнейшим падением.

Но пустота не является изолированным феноменом патологического существования. Что же стоит до и после нее? Предшествует пустоте блокирование становления: вместе с блокированием своего развертывания существование лишается своих возможностей, его содержание начинает все больше и больше обедняться, и больной погружается в пустоту. За переживанием пустоты возникает изменение настроения больных, и именно ее печатью отмечено переживание реальности депрессивными больными. При этом настроение предстает скорее в хайдеггерианском, онтологическом, смысле как настроенность, т. е. не как эмоция, но как тот «способ, которым погруженное в пустоту, полубессознательное и страдающее существование переживает себя…»[781].

Блокирование становления и депрессивная деперсонализация приводят к тому, что человек больше не может взаимодействовать с миром и пережить его.

Примером деперсонализации являются различные виды аддиктивного поведения, в частности, наркомания и сексуальные перверсии. В основе наркомании, по Гебзаттелю, лежит соматопсихическая деперсонализация, в этом случае тело перестает казаться больному живым и принадлежащим именно ему. Как следствие этого, появляется безразличие к болевым ощущениям и потребностям, достижениям и потерям, усиливается чувство «я» и акцентируется состояние собственного Dasein. Закономерно, что больной стремится заполнить возникшую пустоту. И тут проступает еще одна черта наркомании – нарушение меры. «Нарушение меры – это основной стимул аддиктивного поведения»[782], – пишет Гебзаттель. Восполнить пустоту невозможно, поскольку одновременно блокируется способность становления, не может произойти никакого изменения[783]. Аддикция поэтому проявляется как выражение саморазрушительной «мании», противоположной самореализации и становлению, как тенденция к негативизму. Эта черта – тайный нигилизм, по мнению Гебзаттеля, сокрыта в глубине каждого человека. На таком же базисе возникают и сексуальные перверсии. Все они являются выражением нигилизма, т. е. отказа человека от возможности становления.

Таким образом, целостность «я» и нарушение динамизма и нормального течения времени у Гебзаттеля являются центральными механизмами психических заболеваний. Наиболее наглядно они проступают в его философском анализе компульсивного расстройства.

§ 4. Мир компульсивного

Компульсия как психическое заболевание является одним из излюбленных вопросов феноменологической психиатрии. Она четко показывает конфликт и исчезновение «я», изменение темпоральности, особую настроенность, а также возникновение бредовых идей, поэтому в философском смысле предстает весьма интересным феноменом.

При встрече с пациентом, страдающим компульсиями, по мнению Гебзаттеля, нас всегда поражает его непохожесть на нас, он представляется нам необъяснимым другим во всей своей человеческой целостности. Эта загадочная психическая реальность, удивление, которое она вызывает, становятся начальной точкой исследования. Гебзаттель пишет: «Чувство психиатрического изумления никогда не проходит, его подпитывает противоречие между сокровенной близостью присутствия человека и странной отдаленностью совершенно отличного от других существа. Это изумление постоянно заставляет нас интересоваться миром, в котором живет компульсивный невротик»[784]. Но чувство изумления проистекает не только из любопытства или стремления вписать все в научный дискурс, оно имеет экзистенциальную природу. «Фактически в этом фундаментальном удивлении подтверждается наша заинтересованность противоречием между известным человеческим феноменом и странной формой бытия, совершенно для нас непостижимой»[785], – отмечает ученый. Мы можем лишь попытаться приблизиться к этому миру, постичь его мы не можем.

Именно по причине интереса к миру больного Гебзаттель выходит за рамки простого анализа функций, действий и переживаний, за рамки психоанализа, характерологических и конституциональных теорий компульсивности. По собственному признанию ученого, его исследование основано на феноменолого-антрополого-структурной теории, а метод, который используется в этом исследовании, он предлагает называть конструктивно-синтетическим. Он подчеркивает: «Фокус нашего исследования – человек с компульсиями in toto, в первую очередь, – тот особый способ существования, с помощью которого он попадает в специфический, отличающийся от нашего мир бытия (Daseinswelt)»[786]. Как считает Гебзаттель, главным принципом такого исследования должна стать целостность, которая реализуется на нескольких уровнях. Во-первых, эту целостность дает ориентация на исследование мира больного, его экзистенциально-антропологического контекста. Во-вторых, за границы фрагментарного толкования исследователя выводит включение в рассмотрение его собственного способа существования (в форме сочувствующего акта удивления). Именно такой ракурс позволяет сформулировать прежние достижения в совершенно ином ракурсе – в экзистенциально-антропологическом контексте.