Возгорится пламя - Афанасий Коптелов

— А теперь, Аннушка, — заговорила снова Серебрякова, — к тебе просьба. Ты в языках сильнее меня. Я перевела с немецкого одну статью о профессиональном движении. Посмотри, может, есть неточности. Поправь, где надо. Вот оригинал, вот перевод.

Елизарова разожгла самовар. Пока он кипел, разговор продолжался в кухне.

— Ты, конечно, знаешь о «Протесте семнадцати»? — спросила Серебрякова, следя за выражением глаз собеседницы.

— Н-нет, — ответила Елизарова с едва заметной заминкой. — Впрочем, что-то такое… В общих словах…

— Аннушка! — погрозила пальцем разговорчивая гостья. — Не опускай на лицо вуаль. Уж от меня-то тебе нечего хорониться.

— Иравда… Ничего конкретного, — заверила Елизарова, оберегавшая ото всех секреты Владимира Ильича. — А вы что знаете? Расскажите, Анна Егоровна.

— Ну, если так… Я привыкла тебе верить… Слушай: приехал связной из Швейцарии. Говорит, там получена резолюция против какого-то «Кредо экономистов». В Женеве скоро напечатают, — я получу. А вот где было совещание семнадцати, никто не знает. Тебе брат ничего такого… Не сообщал намеками?

— Володе теперь не до того. У него одни думы — дождаться конца ссылки. Ни о чем другом не пишет.

— Не похоже на него. Хотя ссылка, — Серебрякова сокрушенно покачала головой, — многих сломила… Но ведь он — Ульянов!

За столом спросила, когда у него кончается срок, будто не знала раньше.

— Слава богу, немного остается. А где он поселится? Хоть бы не так далеко. К тебе-то он при его конспиративности, конечно, наведается. — Серебрякова через стол погладила руку Елизаровой. — А его, ты без меня знаешь, ждут московские пролетарии. Помнят выступление на сходке против народнического зубра Вэ Вэ. Пять лет, — ой, время-то как летит! — пять лет прошло, а твоего брата, Аннушка, не забыли здесь. А в Питере тем более. Конечно, теперь у нас другие противники — легальные, экономисты, неокантианцы. И ко всему еще — сторонники Бернштейна. Уж этим-то Владимир Ильич сумеет дать бой! Только узнать бы заранее о приезде.

— В таких делах, — подчеркнуто ответила Анна Ильинична, — у нас от своих секретов нет. Лишь от полиции.

— Пусть он, Аннушка, поосторожнее, поконспиративнее.

— Ну уж этому-то его учить не приходится.

— По привычке говорю. Я, милочка, всех предупреждаю. А он в особенности дорог.

Уходя, Серебрякова[15] еще раз поцеловала Елизарову в щеку.

— До свиданья, Аннушка!.. О Машеньке, даю слово, потихоньку разведаю. Осторожненько. — Она снова вспомнила о Зубатове. — С нашим Красным Крестом и башибузуки принуждены в какой-то мере считаться. Выпустят. В крайнем случае на поруки до окончания следствия. Найдем надежного поручителя.

2

По ночам Владимиру Ильичу теперь часто снились типографские станки, наборщики в фартуках, почему-то похожие на каменщиков, и только что оттиснутые корректурные гранки. Исправляя во сне буквенные ошибки, спорил с кем-то, отстаивая каждое написанное им слово. Как в тумане, мелькали знакомые лица, а с кем спорил — утром не мог припомнить.

— Опять газета? — спрашивала Надежда.

— Наша будущая «Искра»! — подтверждал Владимир, и лицо его светилось задором. — Представь себе, даже чувствовался запах типографской краски! Ни с чем не сравнимый!

Думы о своей партийной газете подогрела книга Бернштейна. Получив долгожданное сочинение, Ульяновы забыли даже о газетах, доставленных с той же почтой. Сели за стол и принялись читать вместе. Иногда заглядывали в словарь, повторяли сложные фразы, объясняли друг другу немецкие идиомы, встречавшиеся в тексте.

Владимир сожалел, что этой книги не было у него под рукой, когда отстаивал резолюцию. Он не сделал бы уступки. Да и в проекте написал бы о Бернштейне, вдохновителе русских «экономистов», с гневом и сарказмом.

В первый день они прочли половину. А на следующее утро Владимир написал матери:

«Теоретически — невероятно слабо; повторение чужих мыслей… Практически — оппортунизм (фабианизм, вернее: оригинал массы утверждений и идей Бернштейна находится у Webb'ов в их последних книгах), безграничный оппортунизм… Вряд ли можно сомневаться в его фиаско. Указания Бернштейна на солидарность с ним многих русских… совсем возмутили нас. Да, мы здесь, должно быть, и вправду совсем «стариками» стали и «отстали» от «новых слов»…, списываемых у Бернштейна».

Он знал, что мать покажет письмо Анюте и Марку, Маняше и Мите. И для всех будет ясно, что «новые слова» списывают у Бернштейна «легальные марксисты» во главе со Струве да рьяные из «молодых», окопавшиеся в редакции «Рабочей мысли». Предстоит схватка с теми и другими.

Книга пошла по рукам. О ней узнали в Омске, куда уехала Антонина Старкова, чтобы занять вакантное место в железнодорожной больнице. В очередном письме она спросила мужа: правда ли, что «П. фон Струве обвиняют в солидарности с Бернштейном?». Попросила прислать книгу.

Василий Васильевич ответил жене, что, читая Бернштейна, они с Курнатовским, переведенным в Минусинск, вспоминали совещание в Ермаках, споры о резолюции. Как прав был «Старик»! Теперь и Ленгник, начиная одумываться, говорит: «Ну и вздули же меня! Должен отказаться от своих прежних взглядов и признать, что с некоторыми вопросами недостаточно знаком».

«Не знаю, — писал Старков Тончурке, — насколько искренне это заявление, но если да, то это очень приятно»[16].

Кржижановский, получив разрешение, переехал в Нижнеудинск. Он, инженер-химик, нанялся помощником машиниста. Ему предстояло наездить три тысячи верст, чтобы заработать право самому водить паровоз.

И Зине позволили переехать с мужем.

3

Из густого сосняка выбежали по-зимнему желтоватые, в пышных шубках козы, легко и грациозно, будто на крыльях, взлетели на седую от песка вершину Журавлиной горки и там, гордо вскинув легкие головы на длинных точеных шеях, замерли, словно пораженные открывшейся далью, чистым небом, похожим на опрокинутое над ними озеро.

Надежда, чуть не ахнув от изумления, остановилась первой, толкнула мужа локтем.

Владимир, глянув туда, вскинул ружье. Подумал о патронах: второпях не перепутать бы гашетки, не выстрелить бы из правого…

Сезон охоты с подружейной собакой давно миновал, и Дженни пришлось оставить дома, хотя Надя была готова водить ее на поводке. С наступлением осени стали пошаливать волки, иногда ночами загрызали ягнят в стайках и уносили к себе в чащу. Не исключена встреча с серыми разбойниками, и Ульянов в левый ствол вложил патрон с волчьей картечью, отлитой Сосипатычем. В правом стволе держал для косачей патрон с дробью третьего номера, которая годилась и для выстрела по зайцу. Но, как только они вышли за околицу, Владимир объявил: