Викторианский Лондон - Лайза Пикард

До 1857 года развод предоставлялся только по отдельному акту парламента. В деле 1845 года, когда мужчину обвинили в сожительстве с другой женщиной после того, как его бросила жена, в приговоре суда говорилось:

Вам надлежит обратиться в церковный суд и получить там постановление о расторжении брака. Затем вы должны принести его в суд по гражданским делам и подать иск о… возмещении убытков с любовника вашей жены. Имея на руках оба документа, вы направляетесь в законодательный орган и получаете акт парламента… Вам следует знать, что все эти процедуры обойдутся во много сотен фунтов, тогда как у вас, возможно, лишь пенни в кармане. Но закон не делает различий между богатыми и бедными.[849]

Подсудимого приговорили к одному дню заключения, которое он уже отбыл. Оскорбитель был выпущен на свободу, а юристы смеялись до упаду. Спустя 12 лет Акт о матримониальных делах 1857 года учредил для бракоразводных дел новый суд, который впервые должен был стать «доступным для людей со скромными средствами», с издержками в 25–30 фунтов.[850] Но женщина не могла развестись с мужем, даже если у нее имелись доказательства, что он изменяет ей с другой, нужны были еще такие убедительные доводы, как доказательства инцеста, мужеложства, грубости, жестокости или насилия, тогда как мужчине достаточно было доказать, что жена совершила прелюбодеяние. После закона 1857 года разведенная женщина перестала лишаться всей своей собственности — она могла сохранить то, что принадлежало ей в девичестве, но вряд ли суд разрешил бы ей опеку над собственными детьми. Получение развода было нелегким делом. К 1872 году ежегодно утверждалось лишь около 200 актов парламента.[851]

Слушание дел в суде по бракоразводным и матримониальным делам проходило открыто, на радость бульварной прессе. Публика стремилась попасть в зал суда, особенно, если в процессе участвовали известные персоны, а мало кто был столь же известен, как виконт Пальмерстон. В 1863 году он выступал соответчиком по иску сомнительной репутации ирландца О’Кейна, обвинившего Пальмерстона, которому тогда было 80 лет, в адюльтере с миссис О’Кейн. У Пальмерстона было то, что хотел заполучить О’Кейн, — деньги. Последний рассчитывал, что виконт заплатит и дело не дойдет до суда. Но Пальмерстона трудно было провести. Дотошные детективы уже выяснили, что «миссис О’Кейн» официально не замужем. К огромному разочарованию собравшейся толпы Пальмерстон даже не явился в суд, считая это ниже своего достоинства.

Другое дело было более забавным. Почтенного возраста адмирал, сэр Генри Кодрингтон, в 1863 году подал на развод, обвиняя супругу в адюльтере. Пока адмирал в 1854 году был на Крымской войне, его жена, следуя правилам приличия, взяла к себе мисс Эмили Фейтфул в качестве компаньонки-дуэньи. Но когда он вернулся домой, жена предпочитала находиться в спальне в обществе мисс Фейтфул, а не с ним. Дело несколько уладилось, когда адмирала откомандировали на Мальту, и жена поехала с ним. Он был полностью поглощен работой, а жена погрузилась в веселую светскую жизнь. Частенько по вечерам она каталась по гавани на маленькой «гондоле» с кем-нибудь из своих обожателей, а лодочник всегда был навеселе… Ужас! Безобразие! Адмиральская жена сидит рядом с поклонником! Однажды лодка чуть не опрокинулась…

Одна из свидетельниц поведала о разговорах, происходивших между ней и леди Кодрингтон, когда она просила ту быть посдержанней. «Я была в ужасе, — она переминалась и краснела на свидетельском месте, — от того, что мне открылось». — «И что это?» — поинтересовался представитель защиты, а публика навострила уши. — «Что зло уже восторжествовало». Ничего потрясающего по сравнению с сегодняшними свидетельствами, но выступление далось викторианской леди с трудом, хотя и разочаровало публику. Мисс Фейтфул приехала к чете Кодрингтон на Мальту, и когда адмирал стал утверждать, что жена изменяла ему со своими ухажерами, леди Кодрингтон припомнила ему, как он вел себя по отношению к мисс Фейтфул. Последняя дала показание, что однажды ночью адмирал в ночной рубашке вошел к ней в спальню. Она ожидала самого худшего, но он объяснил, что хочет помешать кочергой угли в камине.[852] Суду присяжных потребовался всего час, чтобы вынести решение в пользу адмирала по всем пунктам.

Были ли викторианцы счастливы в семейной жизни? В любую эпоху чужие браки не поддаются анализу. Да и ожидания у нас различны. Для нас имеет значение не только «хорошее чувства юмора», о котором часто упоминается в объявлениях о знакомствах; мы прежде всего надеемся обрести партнера, спутника жизни, а не попасть в отношения хозяина и рабыни. Женщины не теряют надежды найти мужа. Те, в ком сильно развит материнский инстинкт, могут удовлетворить его, родив ребенка и воспитывая его без мужа. Женщина может решить не выходить замуж, а сосредоточиться на карьере, либо совмещать работу и семью. А в викторианское время незамужние женщины из среднего класса могли рассчитывать только на то, чтобы стать компаньонками и сиделками для своих родителей, будучи всегда у них под рукой. После смерти родителей лучшее, на что им оставалось надеяться, это место приживалки в семьях родственников, где они разносили чай, были на подхвате и проводили безрадостные часы в холодных гостевых комнатах. Брак, пусть даже с прижимистым деспотом, с которым тягостно делить постель, вероятно, был предпочтительней.

Глава 21

Преступления и наказания

Воровство было весьма распространено. «Тысячи беспризорных детей слонялись по столице, рыскали по улицам, выпрашивая подаяние и воруя, чтобы добыть на пропитание».[853] Некоторым воришкам было лет по шесть. Взрослея, девушки переходили к кражам одежды, свернутых в рулоны ковров и даже каминных решеток, пряча их под свои пышные юбки.

В магазинах обычно воровали женщины от 14 до 60 лет. «Под юбками у них были нашиты внутренние карманы, куда они могли опустить маленькие вещицы, что при широком кринолине оставалось незаметным».[854] По свидетельству Мейхью, три из четырех проституток «занимались воровством», особенно если их клиенты были пьяны. Детей, которых посылали отнести грязное белье прачкам или же доставить его обратно после стирки, порой по дороге грабили. Легкой добычей становились хорошо одетые маленькие девочки и мальчики, которые иногда оказывались вне поле зрения своих нянь. Ребятишек заманивали на задворки и раздевали догола. Вывешивать на улице белье на просушку было рискованно, порой уносили даже медный бак для кипячения, а то и медные трубы и свинцовую кровлю из пустовавших домов.

Домушники в основном предпочитали действовать с 7 до 8 вечера. Семья обычно обедала, а прислуга — если сама не была замешана — занималась сервировкой стола и подачей блюд. Раннее вечернее время благоприятствовало ворам, потому что даже если они и попадались, то это расценивалось как обычное воровство, а не «ночная кража со взломом» — так квалифицировали преступления, совершаемые после 9 вечера. Слуга в богатом доме мог оказаться вовлеченным в совершение кражи либо «внедрен» в дом перед замышляемым преступлением.

Только глупец мог разгуливать по Лондону с часами или бумажником в кармане. Тогда, как и теперь, использовался хорошо отработанный прием: нужно было любым способом отвлечь внимание человека и неприметно вытащить у него ценные вещи. Зачастую жулики действовали на пару: один обчищал жертву и тут же передавал награбленное сообщнику, который немедленно скрывался. Иногда сам же вор принимался кричать: «Держите его!», указывая в сторону противоположную той, куда скрылся с добычей его напарник, и направляя погоню по ложному следу.[855]

Известный археолог-египтолог Джозеф Хекекиан Би укрылся во время дождя на Риджент-стрит «в галерее, где было полно народа… [Позже] я обнаружил, что пропал кошелек, который я носил в левом кармане жилета… Хорошо, что я не лишился заодно и часов, находившихся в другом кармане… Весь вечер оказался безнадежно испорчен, поскольку я сожалел о своей беспечности».[856] Вор залез не в наружный карман, обычно имевшийся в верхней мужской одежде, он оказался вполне искусным, незаметно для жертвы засунув руку в карман жилета. «Леди обычно носили серебряные или золотые часы в маленьком кармашке спереди, порой размещавшемся под одной из оборок юбки», однако если дама попадала в толпу или садилась в омнибус, для профессионала не составляло труда вытащить ее часы, равно как и часы ее мужа. Для извлечения добычи ворам «приходилось порой засовывать руку внутрь почти до локтя, поскольку карманы в дамской одежде были упрятаны достаточно глубоко». Пышная нижняя юбка жертвы или кринолин не позволяли женщине почувствовать, что кто-то лезет в ее карман.