Империя. Исправляя чистовик (СИ) - Марков-Бабкин Владимир

Новый глоток.

– Ты все время спрашивал, зачем я приставила её к тебе? Не скрою, несколько пар глаз следило за Ольгой постоянно, и если бы ты мне с ней изменил, то я бы об этом узнала немедленно. Но мне было интересно другое. Я хотела понять реакцию на тебя женщины, у которой общий с тобой сын и которая знала тебя много лет назад. И которая презирала тебя. Еще когда ты болел, я спросила у нее, любит ли она тебя. Я видела это, но был важен ее ответ. Она могла сказать – «нет», но она, глядя мне в глаза, сказала – «да». Это недюжинная смелость и большая сила духа. Я наводила о ней справки, и никакие из этих качеств за ней не водились прежде. Я помню какой трясущейся от страха она тогда пришла к нам на аудиенцию в Кремль. Сейчас же она уверенная в себе валькирия…

Я отметил, что мы с Машей назвали ее одним и тем же словом.

– …и в этом и твоя заслуга. Ты меняешь людей вокруг себя. Ты не вождь, ты не Император, ты некто, от силы которого растут горы, идет трещинами мироздание, а люди меняются словно глина под рукой гончара.

Новый глоток.

– В теории был еще вариант подмены, и в этом случае Мостовская бы невольно разоблачила подлог. Но она не только не разоблачила, но и влюбилась в тебя по уши. А ещё мне нужна была твоя реакция на неё. Насколько я могу судить, ты прежний бы не удержался. Да, я знаю, что ты колебался, но это в тебе играло прошлое. Ты прежний не удержался бы от романа с ней. Слишком много воспоминаний, много остатков пылкой любви, и, насколько я могу судить, ты прежний не очень-то любил графиню Брасову.

– Это с чего такой вывод?

Маша мило улыбнулась.

– А я сравнивала фотографии. К сожалению, у меня нет ни одной фотографии тебя с Мостовской, но у меня есть фотографии ваши с Брасовой, и у меня есть наши с тобой фотографии. На фотографиях с Брасовой у тебя почти всегда постное и вымученное лицо, ты отбываешь номер, ты хочешь, чтобы это всё поскорее закончилось. На наших же фотографиях видно, что ты реально счастлив, тебе нравится позировать со мной, ты позируешь со мной и детьми, даже с Мишкой и Георгием у тебя радостное и умиротворенное лицо, с Брасовой же была лишь тоска.

Новый глоток и тут она спохватилась:

– Впрочем, нет, у меня есть фото из бухарестской газеты, где вы с Мостовской. Там что угодно, но не обмен любезностями, не говоря уж про любовь. Она на тебя смотрела так, словно готова была убить.

Киваю.

– Так и было на самом деле. Я реально опасался пистолета в ее кобуре. Она хорошо стреляет и быстро, никакая охрана бы не успела. Дело в том, что она не очень обрадовалась моему решению взять мальчиков на балкон, на который мог состоятся штурм в любой момент. Она как раз пыталась меня отговорить от этого безумия.

Жена покачала головой.

– Даже не знаю, как бы я себя повела на ее месте. Впрочем, мне все это еще предстоит, ведь я мать Наследника Престола, которому неизбежно придется выходить перед подданными. Но, как мать, я ее понимаю.

Мы помолчали. Наконец я спросил:

– Это всё, что ты смогла собрать в рамках подготовки к твоей книге?

Маша лукаво улыбнулась и сообщила:

– А еще ты говоришь во сне. Поэтому к Мостовской я тебя не ревную, она бы с ума сошла от услышанного.

Вероятно, моё лицо вытянулось, поскольку Маша радостно, с ноткой триумфа, рассмеялась. Посерьезнев она продолжила:

– Нет, поначалу, меня удовлетворяла твоя сказочка про сны, которые тебе снятся. Поначалу. Но, нет, то, о чем ты бормочешь во сне, это совсем не оттуда. Ты во сне живешь, живешь какой-то иной жизнью, и я часто вижу, что то, о чем ты бормотал, через определенное время начинает претворятся в жизнь. Ты бормотал слово, которое я даже не смогла разобрать, но ты бормотал его так, словно боялся забыть. А потом в Мариуполе начали строить завод по производству бульдозеров. И таких случаев множество. Освобождение! Служение! Суфражистки и права женщин! Ничего такого за тобой до 27 февраля 1917 года не водилось. А словечки новые? А сам новояз? Все эти слова, которых еще нет, из твоих уст? Во сне ты вообще говоришь на другом русском языке. Или, вот, мелочь: сейчас несколько тайных фабрик штампуют солнцезащитные очки. Сотнями тысяч штук в месяц, но они все идут на склады. Ты говоришь, что это сюрприз к Олимпиаде. Возможно. Но никому кроме тебя, идея с очками в голову не пришла. Но ты уверен в успехе. Ты четко ставишь задачи по формам очков и их устройству. Ты торопишься к Олимпиаде и всё меньше шифруешься. Ты мне лично сделал наброски мужской и, главное, женской спортивной формы сборной Единства на Олимпиаду, ты не фантазируешь, ты знаешь то, что ты хочешь. А такие фасоны сейчас не носят даже близко. И так во всем. Бывают ли на свете гении? Конечно, но крайне редки гении, которым в голову приходят десятки гениальных идей одновременно. Да, подчиненным ты их отправляешь через десятки подставных людей и контор, но я-то знаю откуда они берутся. И ещё, дорогой мой муж, гениям приходят идеи, а не готовые проекты. Так не бывает. Кроме того, ты знал о пандемии «американки» настолько точно, что даже знал место и час начала. Ты даже сейчас готовишься к великой засухе 1921–1922 годов и к некому небесному событию мая 1921 года. Как там ты мне говорил? Будут пылать небеса? Откуда тебе это известно? Не кивай на Богородицу, не богохульствуй. У тебя в голове и в деле множество проектов, каждый из которых является прорывным и уникальным. И они отнюдь не из Откровения Богородицы.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Она помолчала, затем, глубоко вздохнув, подвела итог улик:

– И ты лег под переливание крови для Джованны и Мишки. Это было опасно. Я знаю, что тебя решительно отговаривали, что доктора были в панике, но ты твердо знал, что нужно было сделать. Этого не знает никто, Миша, но ты это знаешь. Откуда ты знаешь слова «иммуноглобулины плазмы». Откуда?

Ну, что я мог сказать? Да, поведение моё было довольно странным, не спорю. Витёк, вот, не проявил желания лечь под иглы, а я проявил. И как-то я расслабился насчет шифровки, особенно дома, это правда. Не могу же двадцать четыре часа в сутки быть под напряжением? Вон, даже, как говорит жена, стал болтать во сне…

Любимая смотрела на меня, сохраняя напряженную улыбку.

– Кто ты, Миша? Признаюсь, меня страшит ответ на этот вопрос, и я долго не решалась тебе его задать. Почему-то вспоминая выкрики того безумца в Риме, который бросил в нас бомбу и кричал строки из «Откровения Иоанна Богослова», я… Возможно, это глупости, но…

Да, похоже, что я приехал. Прежняя жизнь мне больше не грозит. Какая будет жизнь новая? Будет ли меня любить Маша? Сможет ли? И, вообще, что будет с нами и со мной? Поди знай. Ящик Пандоры знаний открыт.

Невесело усмехаюсь.

– Про «Откровение» на мой счет, конечно же, глупости.

Маша уже не улыбалась. Она была готова к прыжку. Не знаю уж, на меня или от меня. Семейная идиллия закончилась. Вот так, просто. И зачем ей это было надо на День своего рождения?

Не буди знание пока оно тихо.

Эххх…

Блин, вот как я так прокололся? Слишком расслабился? И правда ли я говорю во сне? Поди знай, ведь я такой примерный семьянин, что кроме Маши и рассказать-то мне об этом некому. Ни одна из любовниц в будущем мне про это не говорила. Ну, мало ли, допустим, что здесь стал бормотать что-то. И что же такого я говорю, что «Мостовская с ума бы сошла»?! Но, хочу отметить, что психика у моей любимой жены весьма устойчива. Ведь вот это всё она знает, ну, или, как минимум, подозревает уже далеко не первый день, а, возможно, далеко не первый месяц, и лишь сегодня решила расставить точки над i. Ох, уж, эта итальянская школа интриг и умения ждать. Делать вид, что ничего не происходит, и, зная, что любимый человек не пойми кто, улыбаться, целовать, заниматься любовью…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

– Скажи, любовь моя, нет ли у нас в округе банальной бутылки водки?

Императрица понимающе улыбнулась и крикнула:

– Люба!

Орлова тут же возникла в поле зрения, приближаясь к нам с метров тридцати. Подойдя, она сделала книксен и поинтересовалась повелениями своей госпожи.