Cамарская вольница. Степан Разин - Владимир Буртовой

Тимофей Давыдов с грустной улыбкой глянул на молодого еще и не нюхавшего, похоже, пороха ротмистра, на его людей: в обоих челнах было по пять человек. Синбирские стрельцы, удерживая челны близ струга, изредка взмахивали веслами, ожидая, чем кончится разговор старших.

— Кабы Стенька Разин попался нам где ни то, ротмистр, то не беседовать бы мне с тобой… разве что случайно встретились бы на небе. И тебе далее нет резона идти, потому как я только что из Саратова. Прикажи своим стрельцам вязать челны к корме струга и подниматься сюда. Теперь уйти бы счастливо от воров… Затылком чувствую, гонятся они за нами, ежели только саратовские посадские о нас известили атамана.

По знаку ротмистра оба челна подошли к корме, стрельцы привязали их канатами, поднялись на борт, и струг снова, хлопая парусом, при слабом попутном ветерке и на веслах пошел вверх.

— Через час, глядишь, и солнышко выйдет, туман пропадет, а там и переволока недалече, — закончив пересказ саратовских дел, сказал стрелецкий голова ротмистру. — Перетащимся в Усу да и далее к Синбирску погребем. Обскажем все как есть воеводе князю Милославскому, чтоб ждал вскоре негаданных гостей с Понизовья, разрази их гром!

Марк, худощавый и неестественно белолицый из-за какой-то болезни, наверно, а может, порода такая, уточнил:

— До переволоки часа три грести на вашем струге. Челны быстрее прошли бы.

— Только бы коней затребовать нам без мешкотни на переволоке, — подал голос Назарка Васильев и добавил от кого-то слышанное: — Сказывают, что в иную пору переволокщики дурят на чем свет стоит, деньгу непомерную выжимают!

— Чать, не купцы мы, чтоб торговаться из-за каждой полушки, а на ратной службе, — угрюмо ответил Давыдов, огладил влажные от тумана усы, поглядел на восток — заря занималась во все поднебесные просторы, оранжево-красная; над правым, туманом укутанным гористым срезом берега было сыро, сумрачно, даже беспокойные чайки не решались подняться над волнами в поисках добычи. Откуда-то из лесистого овражка доносился крик кукушки…

Еще раз сменились на веслах, посадив синбирских стрельцов, стрелецкий голова порадовался нечаянной «находке»: и гребцов стало больше, и десять пищалей не будут лишними в драке с донскими казаками.

«Может статься, и без драки счастливо проскочим до переволоки, а там мы уже и дома, — размышлял про себя Тимофей Давыдов, вышагивая на носу струга — три широких шага туда, три обратно. — Надо было при себе оставить хотя бы один струг, побольше этого, с пушкой, — запоздало пожалел стрелецкий голова. — Мои стрельцы, должно, вокруг Жигулей пошли, не будут переволакиваться, струги-то большие, не на челнах. Мимо Самары пройдут…»

Навстречу некстати потянул восточный от Самары ветерок, захлопал парус, и Давыдов повелел его опустить.

— Теперь туман быстро уйдет, сгонит его от воды, — сказал за спиной сотника Марк Портомоин. — Можно будет хоть назад оглянуться. А то идем, будто слепые богомольцы, благо на воде кочек нету спотыкаться…

Но лучше бы туман и не рассеивался! Едва его густая пелена, ветром сбитая, очистила водную ширь, как сзади, словно удар палки о пустой огромный горшок, донесся издалека глухой ружейный выстрел. Тимофей Давыдов даже подскочил на месте, замер на миг, соображая, не почудилось ли ему, и побежал мимо встревоженных гребцов на корму.

— Кто там, а? — еще не видя погони, но почувствовав ее кожей, спросил он. Бывалый кормщик внешне спокойно ответил:

— Да кому ж быть, как не казакам Стеньки Разина! Вона как гонятся на своих длинных челнах, ажио весла гнутся! И откель в руках сила дьявольская, устали не ведают!

Тимофей Давыдов, подавив в груди готовый вырваться наружу стон отчаяния, напряг зрение — так и есть! За ними гнались не менее двадцати, а то и все тридцать — за далью не сосчитать! — быстроходных казацких челнов. Весла часто взлетали над водой и снова исчезали… Без труда можно было видеть, что работают ими не новички, а люди, свычные к гребле.

— Передовая воровская ватага! — догадался стрелецкий голова и, не оборачиваясь, сказал Портомоину, будто тот сам этого не видел: — Смотри, как легко-то идут!

Рядом с Тимофеем Давыдовым, по другую сторону от сотника Портомоина, встал рейтарский ротмистр, за ним приподнимался на носки более низкий ростом Назарка Васильев. Ротмистр, и без того белый лицом, явно взволновался непредвиденной встречей, посмотрел на челны, потом на волжский берег, прикидывая, далеко ли до знакомых переволок.

Давыдов обернулся к стрельцам на веслах, стараясь голосом не выдать волнения, громко сказал:

— Братцы! Нажмите на весла, сколь есть сил! За нами в трех верстах гонятся воры-казаки! Ежели изловят — пустят по Волге! Не жалейте рук, будем чаще меняться!

— Вот незадача получается, а? Мы от горя тетеримся, а оно к нам голубится! — буркнул низкорослый кормчий, оглядываясь.

Тимофей Давыдов, еще раз вспомнив недобрым словом покойного теперь астраханского воеводу Прозоровского — от его попустительства воровские бунтовщики и размножились! — не сдержался от бессмысленного теперь укора:

— Любо ли вам такое видеть, а? Донская портомоина и на Волге воду замутила! — И еще раз к своим стрельцам: — Эгей, братцы, навались! Аль наши затылки наковальни, чтоб всякая сволочь молотком била!

Гребцы налегли на весла, и струг заметно прибавил ходу, но видно было, что без попутного ветра от казаков все едино не уйти: расстояние не так быстро, но все же заметно сокращалось.

— На переволоке придется струг бросить, не дадут казаки перетащиться в Усу, — с сожалением выговорил ротмистр. Стрелецкий голова глянул на него, как на сошедшего с ума, — тут самим бы как соскочить в удобном месте, а он струг думает переволакивать! С языка сорвалось горькое и запоздалое осуждение:

— Эх, кабы воеводе князю Милославскому пораньше-то поставить здесь добрую стрелецкую заставу с пушками!..

Но что горевать о несбыточном, когда супротивник с каждым получасьем сокращал не менее четверти версты! Гребцы на струге сменялись, а тех дьяволов будто и усталость не берет! Хотя нет, их челны тоже на время замерли с опущенными веслами, казаки поменялись местами, и весла вновь засверкали в лучах солнца, поднявшегося над левобережными лесами, в затонах и протоках. Стрелецкий голова все чаще и чаще поглядывал на левобережье. «Можно и туда ткнуться… Да не выберешься из низин без знающего человека, в зыбун угодишь, — лихорадочно соображал стрелецкий голова. — Нам ведь надо не к Самаре, а к Синбирску пробиваться!» И он впился ищущим взглядом в правый берег: вдоль воды узкая песчаная или каменистая полоска, затем отвесная стена известняка, с причудливо вымытыми в дни высокого паводка норами, словно здесь поселились стаи волков со своими выводками.

«Не взобраться по таким обрывам без пристойных мест для подъема. Казаки настигнут и как зайцев на голом месте перестреляют».

Донских казаков, по прикидке Давыдова, за ними гналось не менее трех-четырех сот человек! Смешно и думать, чтобы отбиться от такой силы его командой!

— Что делать будем, голова? — спросил Филипп Квас, один из его сотников, нервно хлопая саблей в ножнах. — Ведь ежели изловят — предадут позорной смерти с надругательством!

— Лучше в ярости драться и помереть от пули или от сабли, — подхватил и Марк Портомоин.

И третий сотник Макей Пряха, которому и служить-то до выхода на нерадостный пенсион осталось три года всего, согласился с Портомоиным. Несмотря на бледность, покрывшую лицо, он коротко сказал:

— Аль честь присяги изменой и трусостью измараем?

Минут десять стрелецкий голова думал, не спуская глаз с казацких челнов, словно надеялся на чудо: те сами поворотят назад, к своему бесшабашному атаману, потом высказал свое решение:

— Сделаем так, сотники! Пошлем одного из вас на челне впереди струга с вестью к синбирскому воеводе Ивану Богдановичу Милославскому, что донские казаки уже вовсе близко. И пусть отпишет о том великому государю и озаботится достойной встречей того Стеньки… А остальным тяжкий жребий — удержать воровские челны огневым боем. Кого из вас вестником пошлем, решайте!

— А тут и решать нечего, — твердо высказался сотник Филипп Квас. Его израненное шрамами лицо слегка порозовело. — Тебе, голова, и идти к воеводе! И наших стрельцов у Синбирска перехватить — негоже им плыть к дому без командира, за изменщиков примут и в кандалы забьют… А ведь там и наши дети стрельцами служат, о них надобно заботу поиметь перво-наперво… Возьми кого ни то в напарники да четырех гребцов и гоните на веслах к переволоке. Тебе, стрелецкий голова, и прошение о милости к нашим семьям писать на имя великого государя, как старшему по чину.

Остальные стрелецкие командиры, и даже рейтарский ротмистр, что крайне поразило Тимофея Давыдова, дружно поддержали Филиппа Кваса.