Бурсак в седле - Валерий Дмитриевич Поволяев

Японцы намек поняли и, вежливо улыбаясь, удалились.

Вечером у Гревса появился японский военный, наделенный дипломатическими полномочиями. Он передал генералу официальный документ, из которого следовало, что вооружение, а также имущество, отобранное у восставших, является собственностью японской армии. Более того, из документа следовало, что боевой отряд атамана Калмыкова ОКО с первых же дней своего существования получал оружие, боеприпасы и снаряжение от японских военных.

Это практически было первым документальным признанием японцев — они сообщали вполне официально, что пригрели Калмыкова и взяли его к себе на содержание.

Гревс, прочитав эту бумагу, улыбнулся ехидно — японцы здорово подставились, а уж он, генерал Гревс, обязательно постарается использовать ее в своих подковерных играх. Подняв телефонную трубку, Гревс несколькими энергичными движениями крутанул рукоять аппарата, попросил дежурного связиста:

— Соедините меня, голубчик, с полковником Стайером, — и когда в трубке загремел командный голос полковника, приказал ему: — Немедленно верните оружие, лошадей, если они были, и вообще все снаряжение, изъятое у русских казаков!.. Полковник, вы не дослушали меня! Почему вы решили бежать вперед паровоза? Не спешите! Верните все это представителю японского командования. Понятно?

Услышав последние слова, Стайер начал что-то невнятно хрюкать в кулак — не ожидал, что японцы расколятся.

— Вам все понятно, полковник? — спросил Гревс.

— Так точно!

— Вы забыли добавить слово «сэр».

— Так точно, сэр!

— Выполняйте приказ!

Утром следующего дня все изъятое у восставших имущество было передано японцам — они приехали за ним на нескольких грузовиках и увезли в другой конец города, где располагался штаб дивизии генерала Ооя.

Калмыков спешно создал и утвердил собственной росписью состав военно-полевого суда, цель была одна — расследовать события двадцать седьмого — двадцать восьмого января 1919 года, виновных строго наказать.

Суд не стал выяснять, кто прав, кто виноват, кто действительно руководил действиями восставших, а кто лишь метлой сгребал бумажки на площади и наводил чистоту, — взял да и подвел всех под одну черту: каждому, кто хоть как-то был причастен к восстанию, дал по одному году тюрьмы. Заочно.

Через пару дней с редакторами хабаровских газет встретился генерал Оой, который сообщил, что вопрос о восстании будет рассмотрен на совещании представителей союзного командования; совещание это должно скоро состояться во Владивостоке. Что же касается бесчинств, произведенных калмыковцами, то Оой по этому поводу только руки развел.

— Я об этом ничего не знаю, — сказал он. — Дайте мне факты, я их проверю и виновных обязательно накажу.

Двенадцатого февраля Калмыков подписал приказ, по которому Первый уссурийский полк был расформирован. Казаки, оставшиеся верными атаману, и часть офицеров были переведены во Второй уссурийский полк.

Больше всего Калмыков боялся волнений в станицах, но волнения, слава богу, не начались, хотя глухой ропот иногда долетал до Хабаровска с войсковых территорий и атаман незамедлительно поджимал хвост.

После нескольких жалоб на военно-юридический отдел с его страшной «походной гауптвахтой», он этот отдел закрыл, а состав заключенных велел почистить.

— Всех, кто попался на краже пряника у булочника, либо обматерил красивую бабенку и был задержан, — по заднице лопатой! — приказал он. — Пусть бегут отсюда без оглядки. Оставить только шкодливых большевиков, да серьезно провинившихся казаков, остальных, повторяю, — вон!

Генерал Иванов-Рилов, которого атаман, как мы знаем, обещал когда-то высечь нещадно, пошел на повышение, переместился из Владивостока в Омск, но вскоре вновь появился во Владивостоке, на этот раз с неограниченными полномочиями. Генерал этот, в общем-то очень серый, без единой яркой краски, был назначен помощником Верховного правителя по Дальнему Востоку.

Маленький Ванька, позабыв о прошлом, поспешил встретиться с ним.

— Я обязательно признаю власть Колчака как единственную в России, — заявил атаман, едва появившись в дверях кабинета. Ему еще даже не предложили сесть, а он уже сделал свой главный политический ход.

— На каких условиях? — холодно поинтересовался Иванов-Рилов.

— На условиях Александра Васильевича Колчака, — атаман наклонил напомаженную голову. К этой встрече он готовился, как девица, вздумавшая выскочить замуж за гвардейского полковника. — Какие условия господин адмирал поставит, такие я и приму.

— Хорошо, хорошо, — не меняя холодного тона, проговорил Иванов-Рилов.

Ему стало понятно, что курс Калмыкова на автономизацию Уссурийского войска, готового стать «Россией в России», приказал долго жить. Больше строптивый атаман кочевряжиться не будет и признавать станет только одну власть — Колчака.

Иванов-Рилов был доволен. Беседа с Маленьким Ванькой прошла у него, как пишут в таких случаях в газетах (в ту пору тоже писали так), «в теплой, дружеской обстановке».

Договорились даже до того, что Иванов-Рилов переведет свою контору в Хабаровск.

За первой встречей последовала вторая, потом третья.

В результате было подписано соглашение, в котором «высокие договаривавшиеся стороны» облекли свои беседы и договоренности в форму документа.

Маленький Ванька и Иванов-Рилов стали друзьями «не разлей вода», ходили теперь чуть ли не в обнимку. Прошлое было забыто.

Калмыков понимал, что надо срочно собирать новый круг — только победа на общем сборе могла поправить его пошатнувшуюся репутацию. Почесав затылок, атаман разослал по станицам циркуляр с предложением избирать делегатов на Шестой войсковой круг.

Станицы зашевелились.

Устроиться в американскую армию мятежникам не удалось. Пупок повздыхал, повздыхал немного и сказал приятелю-земляку Оралову:

— Жизнь, брат Вениамин, очень колючая штука. Но воспринимать ее надо такой, какая она есть.

— Может, постараемся устроиться в американский лагерь надсмотрщиками?

— Не возьмут, — мотнул головой Пупок.

— Но почему-у?

— По кочану, да по кочерыжке. Не возьмут и все.

— В таком разе, что будем делать?

— Надо пробираться домой, в станицу. Там мы не только от Калмыкова — от самого черта спрятаться сумеем.

— Это хорошо. — Оралов не сдержался, расцвел в улыбке, лицо у него помолодело. — Дома и стены помогают. Жену увижу… Нужно только прибиться к какому-нибудь пассажирскому поезду.

— Ни в коем случае! Если прибиваться, то только к товарняку. Пассажирские Маленький Ванька чистит так, что только перья из подушек летят. Даже к бабам под юбки забирается.

— Чего, мужиков пытаются там найти?

— Не мужиков — золото! И представь себе, Вениамин, — находят.

— Общипать бабу — дело нехитрое и приятное, — вид у Оралова сделался мечтательным, он облизнулся. Пупок это засек, усмехнулся — соскучился мужик по дамскому полу.

Вечером Оралов решил поговорить с американцем-капитаном, начальником лагеря — русский тот знал хорошо. Говорили, отец его добывал золото на Аляске, а когда Аляску продали САСШ — СевероАмериканским Соединенным Штатам, остался там и через некоторое время получил на руки бумажку, из которой следовало, что он с той поры — гражданин САСШ.

— Господин капитан! — окликнул Оралов «русского американца». Тот стоял у ворот и, постукивая тростью по утепленным сапогам, задумчиво посматривал на лагерь —