Внук Персея. Сын хромого Алкея - Генри Олди

Потом была глупая толчея под стенами:

– Сдавайтесь, мокрицы! Тогда пощадим!

– Крысы! Сперва возьмите нас!

– Сдох ваш Птерелай! Зарезали, как свинью!

– Как бы вам не сдохнуть…

– Таран! Несите таран! – надрывался Кефал.

Его услышали. Десять человек побежали назад, к кораблям. Пока таран сгружали на берег и тащили к стенам, Кефал послал разведчиков по горным тропам. Велел искать обходные пути, ведущие в город. Ударить бы с двух‑трех сторон…

Разведчики вернулись быстро, и не все. На тропах ждали засады.

– В Тартар их! – решил Кефал. – Зачем зря терять людей? Возьмем крепость, а там горцы сами приползут…

Наконец стенобитное бревно, увенчанное «бараном» из меди, установили на катки. Сверху навесили двускатную крышу из дубовых досок. Покрыли мокрыми шкурами, чтоб не подожгли.

– Вперед!

И в ответ, со стен, ликующее:

– Птерелай!

– Птерелай!

– Крыло Народа!

Телебои на галерее отшатнулись, торопясь расступиться – и над воротами возник голый утопленник. Мертвенно‑бледное лицо. Стоячий, как омут, взгляд. Мышцы напряжены, скручены узлами судорог. Плети водорослей запутались в мокрых волосах, вода стекает с бороды… Таран ударил в ворота. Створки содрогнулись, но выдержали. Утопленник взревел раненым зверем, выхватил у кого‑то копье – и с силой, достойной титана, метнул вниз. Треск дерева слился с хрипом умирающего. Войдя в стык между досками, копье пробило дубовую кровлю – и насквозь пронзило неудачливого фокейца. Волна яростного ликования омыла крепость. На пришельцев обрушился ливень стрел и камней. Приступ захлебнулся, едва начавшись. Хорошо хоть, таран не бросили, оттащили от ворот – иначе защитники спалили бы.

А Птерелая на стене уже не было.

Костер прогорел. Угли под слоем пепла гасли один за другим. Они больше не дарили людям ни света, ни тепла, ни даже охристых, тусклых отблесков. Амфитриону мнилось: умирая в золе, угли все жарче разгораются у него в груди. Пламя бушевало, требуя выхода. Казалось, это оно, вырвавшись наружу, охватило полнеба, разметавшись закатом над крепостью. Акрополь, стены, сумрачные горы за ними – мир был объят багровым огнем. О, если бы он и впрямь мог исторгнуть свой жар! Он бы испепелил вождя телебоев вместе со всем островом…

«Тем оружием, которое у тебя есть», – напомнило прошлое.

– Моя вина! Моя!

От курильниц шел дым: сладкий, терпкий. Лекари заверяли: средство от горячки. Остро пахли развешанные по углам связки трав. Тимьян – цветок мужества. Кентрантус – враг дурных мыслей. Нард – для бодрости жил. Трава Афродиты[86], укрепляющая дух. Ветки бальзамического кустарника – подмога при истощении. Лекари головой ручались за жизнь Эвера Птерелаида. Рана тяжела, твердили они, но безопасна. Обломок копья извлечен со всеми предосторожностями. Кости срастутся, мышцы вернут былую силу. Морская вода – хвала богам! – исцелила Посейдонова правнука. Снадобья закрепят успех. Да, юноша потерял много крови. Да, ему нужен покой. И если богоравный отец не прекратит стенать у ложа, как обезумевший лев, мы, лекари, не ручаемся…

– Вон отсюда! Моя вина!

Птерелай кричал шепотом. Сидя на полу, как раб, он видел, что сын бодрствует. Что уставился в потолок, высматривая линии судьбы. Пятна копоти на балках, издеваясь, складывались в бессмысленный узор. Знамение? Нет, наследие коптящего очага. Силы оставили Эвера; сладостный Гипнос, дарующий покой, также бежал раненого. Скажи юноша хоть слово, прости отца за вину, которой Эвер не знал – Птерелай ушел бы без промедления. Но Эвер молчал, и отец, спасший сына из двух пучин – боя и моря – вдыхал аромат лечебных трав, выдыхая запоздалое раскаянье.

– Вот! Смотри!

Обе руки запустил Птерелай в свои густые кудри, словно хотел вырвать их с корнем. Обе руки протянул к Эверу, будто одаряя всеми богатствами мира. На могучих ладонях сверкал золотой волос: тонкий, гибкий. Волос извивался змеей. Волос хотел домой, в круг иссиня‑черных, лоснящихся, не знающих седины братьев. От него распространялось еле заметное сияние. Брызгало на стены, пятнало одежду; тончайшими усиками проникало в душу.

– Что это? – разлепил губы Эвер.

– Дар Посейдона. Твой дед, а мой отец Тафий получил этот волос от родителя‑Олимпийца. Волос чует нашу кровь. В ней шумит море. Позови его, и он станет твоим. Хочешь?

– Зачем он мне?

– Зачем? – Птерелай расхохотался, и горше полыни был этот смех. – Блеск его туманит разум врагам. Их удары летят мимо, поражая стоящих рядом. Это неуязвимость, сын мой. Это крылья победы. И ты еще спрашиваешь: зачем?

Эвер молчал, беззвучно шевеля губами.

– Золотой волос нельзя вырвать силой. Нельзя отобрать. Его может только позвать наша кровь, и он откликнется. Я рано взял его у своего отца. Я был младше тебя. Мне хотелось воевать, а Тафий был скорее вождем переселенцев, чем воином. Узнав, что волос перешел ко мне, он обрадовался. Иногда я думаю, что Тафий нарочно раскрыл мне тайну волоса. Он хотел, чтобы я возжелал отцовское золото. Чтобы стоящие рядом с ним наслаждались безопасностью. Твой дед прожил жизнь, как хотел: в тишине и покое. Я – другой. И ты – другой. Ты – мой сын. Забирай волос!

Эвер молчал.

– Да, я понимаю. Враг под стенами, думаешь ты. Отцу волос нужнее. Отец защитит меня… Но разве я не смогу защитить тебя силой рук? Крепостью бронзы? Разве вся моя слава – дар Посейдона? Вся моя мощь – плащ с божественного плеча? Не оскорбляй меня, мальчик мой… Я дрался с Амфитрионом, и поверг его. Дрался с Амфитрионовым гигантом, и прикончил его. Гигант – морской, как мы с тобой. Блеск волоса не слепил его. И что же? Где он теперь? Гниет в земле, или рассыпался пеплом по ветру. Так будет со всеми нашими врагами!

– Тех, кто рядом, – прошептал юноша. – Я стоял рядом с тобой…

– Моя вина! – сжав золотой волос, как ядовитую змею, Птерелай ударил кулаками по полу. Задребезжав, подпрыгнули курильницы. Клубы душистого дыма заметались тучами под кнутом ветра. С крюка сорвался пучок лаванды: упал, рассыпался от стены до стены. – Ты не должен был оказаться возле меня. Нас загнали на Астериду, как вепря в ловчую яму…

– Ты… ударил меня…

– Не я! Амфитрион! Это он метнул копье…

– Ты…

– Я плыл с тобой восемь стадий! Я нес тебя горными тропами…

– …ударил меня… на Итаке…

– Ты не хотел идти на вторую ладью. Теперь ты понимаешь, чего я боялся? Олимп выше Айноса, но судьба над всеми нами. Бери волос! Ты поправишься, мы станем биться вместе, плечом к плечу…