Внук Персея. Сын хромого Алкея - Генри Олди
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Потом была глупая толчея под стенами:
– Сдавайтесь, мокрицы! Тогда пощадим!
– Крысы! Сперва возьмите нас!
– Сдох ваш Птерелай! Зарезали, как свинью!
– Как бы вам не сдохнуть…
– Таран! Несите таран! – надрывался Кефал.
Его услышали. Десять человек побежали назад, к кораблям. Пока таран сгружали на берег и тащили к стенам, Кефал послал разведчиков по горным тропам. Велел искать обходные пути, ведущие в город. Ударить бы с двух‑трех сторон…
Разведчики вернулись быстро, и не все. На тропах ждали засады.
– В Тартар их! – решил Кефал. – Зачем зря терять людей? Возьмем крепость, а там горцы сами приползут…
Наконец стенобитное бревно, увенчанное «бараном» из меди, установили на катки. Сверху навесили двускатную крышу из дубовых досок. Покрыли мокрыми шкурами, чтоб не подожгли.
– Вперед!
И в ответ, со стен, ликующее:
– Птерелай!
– Птерелай!
– Крыло Народа!
Телебои на галерее отшатнулись, торопясь расступиться – и над воротами возник голый утопленник. Мертвенно‑бледное лицо. Стоячий, как омут, взгляд. Мышцы напряжены, скручены узлами судорог. Плети водорослей запутались в мокрых волосах, вода стекает с бороды… Таран ударил в ворота. Створки содрогнулись, но выдержали. Утопленник взревел раненым зверем, выхватил у кого‑то копье – и с силой, достойной титана, метнул вниз. Треск дерева слился с хрипом умирающего. Войдя в стык между досками, копье пробило дубовую кровлю – и насквозь пронзило неудачливого фокейца. Волна яростного ликования омыла крепость. На пришельцев обрушился ливень стрел и камней. Приступ захлебнулся, едва начавшись. Хорошо хоть, таран не бросили, оттащили от ворот – иначе защитники спалили бы.
А Птерелая на стене уже не было.
* * *Костер прогорел. Угли под слоем пепла гасли один за другим. Они больше не дарили людям ни света, ни тепла, ни даже охристых, тусклых отблесков. Амфитриону мнилось: умирая в золе, угли все жарче разгораются у него в груди. Пламя бушевало, требуя выхода. Казалось, это оно, вырвавшись наружу, охватило полнеба, разметавшись закатом над крепостью. Акрополь, стены, сумрачные горы за ними – мир был объят багровым огнем. О, если бы он и впрямь мог исторгнуть свой жар! Он бы испепелил вождя телебоев вместе со всем островом…
«Тем оружием, которое у тебя есть», – напомнило прошлое.
9– Моя вина! Моя!
От курильниц шел дым: сладкий, терпкий. Лекари заверяли: средство от горячки. Остро пахли развешанные по углам связки трав. Тимьян – цветок мужества. Кентрантус – враг дурных мыслей. Нард – для бодрости жил. Трава Афродиты[86], укрепляющая дух. Ветки бальзамического кустарника – подмога при истощении. Лекари головой ручались за жизнь Эвера Птерелаида. Рана тяжела, твердили они, но безопасна. Обломок копья извлечен со всеми предосторожностями. Кости срастутся, мышцы вернут былую силу. Морская вода – хвала богам! – исцелила Посейдонова правнука. Снадобья закрепят успех. Да, юноша потерял много крови. Да, ему нужен покой. И если богоравный отец не прекратит стенать у ложа, как обезумевший лев, мы, лекари, не ручаемся…
– Вон отсюда! Моя вина!
Птерелай кричал шепотом. Сидя на полу, как раб, он видел, что сын бодрствует. Что уставился в потолок, высматривая линии судьбы. Пятна копоти на балках, издеваясь, складывались в бессмысленный узор. Знамение? Нет, наследие коптящего очага. Силы оставили Эвера; сладостный Гипнос, дарующий покой, также бежал раненого. Скажи юноша хоть слово, прости отца за вину, которой Эвер не знал – Птерелай ушел бы без промедления. Но Эвер молчал, и отец, спасший сына из двух пучин – боя и моря – вдыхал аромат лечебных трав, выдыхая запоздалое раскаянье.
– Вот! Смотри!
Обе руки запустил Птерелай в свои густые кудри, словно хотел вырвать их с корнем. Обе руки протянул к Эверу, будто одаряя всеми богатствами мира. На могучих ладонях сверкал золотой волос: тонкий, гибкий. Волос извивался змеей. Волос хотел домой, в круг иссиня‑черных, лоснящихся, не знающих седины братьев. От него распространялось еле заметное сияние. Брызгало на стены, пятнало одежду; тончайшими усиками проникало в душу.
– Что это? – разлепил губы Эвер.
– Дар Посейдона. Твой дед, а мой отец Тафий получил этот волос от родителя‑Олимпийца. Волос чует нашу кровь. В ней шумит море. Позови его, и он станет твоим. Хочешь?
– Зачем он мне?
– Зачем? – Птерелай расхохотался, и горше полыни был этот смех. – Блеск его туманит разум врагам. Их удары летят мимо, поражая стоящих рядом. Это неуязвимость, сын мой. Это крылья победы. И ты еще спрашиваешь: зачем?
Эвер молчал, беззвучно шевеля губами.
– Золотой волос нельзя вырвать силой. Нельзя отобрать. Его может только позвать наша кровь, и он откликнется. Я рано взял его у своего отца. Я был младше тебя. Мне хотелось воевать, а Тафий был скорее вождем переселенцев, чем воином. Узнав, что волос перешел ко мне, он обрадовался. Иногда я думаю, что Тафий нарочно раскрыл мне тайну волоса. Он хотел, чтобы я возжелал отцовское золото. Чтобы стоящие рядом с ним наслаждались безопасностью. Твой дед прожил жизнь, как хотел: в тишине и покое. Я – другой. И ты – другой. Ты – мой сын. Забирай волос!
Эвер молчал.
– Да, я понимаю. Враг под стенами, думаешь ты. Отцу волос нужнее. Отец защитит меня… Но разве я не смогу защитить тебя силой рук? Крепостью бронзы? Разве вся моя слава – дар Посейдона? Вся моя мощь – плащ с божественного плеча? Не оскорбляй меня, мальчик мой… Я дрался с Амфитрионом, и поверг его. Дрался с Амфитрионовым гигантом, и прикончил его. Гигант – морской, как мы с тобой. Блеск волоса не слепил его. И что же? Где он теперь? Гниет в земле, или рассыпался пеплом по ветру. Так будет со всеми нашими врагами!
– Тех, кто рядом, – прошептал юноша. – Я стоял рядом с тобой…
– Моя вина! – сжав золотой волос, как ядовитую змею, Птерелай ударил кулаками по полу. Задребезжав, подпрыгнули курильницы. Клубы душистого дыма заметались тучами под кнутом ветра. С крюка сорвался пучок лаванды: упал, рассыпался от стены до стены. – Ты не должен был оказаться возле меня. Нас загнали на Астериду, как вепря в ловчую яму…
– Ты… ударил меня…
– Не я! Амфитрион! Это он метнул копье…
– Ты…
– Я плыл с тобой восемь стадий! Я нес тебя горными тропами…
– …ударил меня… на Итаке…
– Ты не хотел идти на вторую ладью. Теперь ты понимаешь, чего я боялся? Олимп выше Айноса, но судьба над всеми нами. Бери волос! Ты поправишься, мы станем биться вместе, плечом к плечу…
