Сын Яздона - Юзеф Игнаций Крашевский

который ему это перевёл, что примут хотя бы несколько тысячь князей, лишь бы храброго и хорошо вооружённого люда.

Старшие князья довольно неохотно собирались на эту экспедицию, молодым она больше была по вкусу, они улыбались друг другу и потихоньку шептались.

– Есть чем поживиться в их краю… немцев там много сидит… это люди богатые, сундуки у них полные. Девок и здоровых парней в неволю наберём много. Татары там на них больше всего лакомы – пленники из Польши самые дорогие…

Кубки пробуждали веселье – но гость сидел хмурый.

Ему не терпелось закончить переговоры, он оглядывался на дверь, хватит ли дня для возвращение. Молодой хозяин хотел ускорить окончание, поэтому начали ножами делать на палках нарезки, сколько соберётся людей, чтобы договориться о деньгах.

Довольно медленно и без спора прибывший на всё соглашался. Принятые условия запили.

Всё шло так быстро и хорошо, когда гость, сидящий на камне, водя глазами по чёрной избе, теперь, когда лучше видел в этом сумраке, заметил кого-то стоящего напротив, него и вздрогнул, точно поражённый.

С другой стороны костра, из-за дыма поглядывало на него бледное лицо, искривлённое улыбкой, будто бы знакомое и незнакомое. Казалось, это был молодой человек, хоть лицо имел уставшее и старое. Огромные чёрные глаза он смело и грозно уставил на сидящего, а злобная улыбка дрожала на его губах.

Этот незнакомец был смешан с челядью и по одежде как бы принадлежал к ней; епископ раз и другой поглядел на него, всегда находя его глаза уставленными на него.

Этот взгляд был будто ему знаком. Физиономия, морщась из-за дыма, бросая вызов, постоянно смотрела на него.

Не в состоянии выдержать её взгляда, он встал с камня.

– Кончим, прошу! – обратился он живо молодому епископу. – Заплатим гривны, когда будете готовы. Можете прибыть за ними ко мне…

Говоря это, он потихоньку ещё что-то добавил на ухо кунигасу и, беспокойно глядя за огонь на чёрные насмешливые глаза, спросил его, немного указывая в их сторону:

– Кто там стоит?

– Там? – ответил, поднимая голову, молодой человек. – Наша челядь. Пленники, взятые в разное время, в разных сторонах. Кто знает, какие!

Гость молчал, за дымом глаза и человек исчезли.

Смеркалось. Начали прощаться, и быстрым шагом, точно его гнали, гость выбежал к лошади, а через мгновение потом застучало уже в лесу за ними.

Том III

I

Теперь чаще всего епископский дом в Кракове пустовал. Ксендз Павел появлялся там редко, точно это место отталкивало его неприятными воспоминаниями. Он предпочитал жить в Кунове, хотя и там остались неприятные памятки, Лагове или на каком-нибудь другом костёльном фолварке. Устраивал охоту, часто переезжая с места на место, словно на одном долго боялся или не мог выседеть.

Куда бы он не выезжал, за ним тащились толпы людей разного рода, неизвестных бродяг со всех частей Польши, с Поморья, Силезии, с Руси, оборванные клехи, землевладельцы неизвестного гнезда, наёмные рыцари, челядь для всяких услуг. Всё это пило, ело, кланялось, по кивку разбегалось в разные стороны, возвращалось из походов с таинственными доносами и выезжало снова.

Также некоторые землевладельцы из Кракова, враждебные Болеславу, либо схваченные, из Сандомира, из Серадского, что были враждебны своим панам, находили там ухо и приют.

Когда выпивали за столом, чужой человек мог там наслушаться дивных вещей, но все были свои, а кто льнул к епископу, тот уже прибывал с ненавистью в сердце к Болеславу и Лешеку.

– Не буду жить, если не выгоню их прочь, а иных на их место не посажу.

Так угрожал епископ, переписываясь и устраивая заговор на все стороны. Обещали ему все, но никто первый начать не хотел. Колебались князья Мазовецкие, силезцы друг с другом грызлись, о великопольских нечего было и думать, потому что те держались с Лешеком.

Однажды зимним днём, когда епископ из какой-то долгой экспедиции возвратился в Кунов и нуждался в отдыхе, дали ксендзу Павлу знать, что двое каких-то землевладельцев хотели с ним говорить и просились к нему.

Землевладельцы, а в особенности краковские, были епископу очень нужны, поэтому он встал раньше, чем собирался, чтобы поговорить с ними.

Дела были срочные.

У него в доме в Кунове, как у помещика, который редко у себя гостит, а держит только двор, лишь бы было где переночевать проездом, большого порядка не было. По комнатам никто бы не догадался, что там жил епископ; там лежали собаки, а оружия было больше, чем святынь.

Та комната, в которой епископ принимал и вёл беседу, выглядела не иначе. На стенах висели копья и мечи, на полу лежали шкуры, на столе стояли несколько кружек и кувшин.

Дома Павел также другой одежды не носил, только короткую охотничью, подпоясанную ремнём, длинные сапоги. На пальце одно кольцо, которого не снимал, напоминало о сане.

Открыв дверь в комнату, в которой его должны были уже ждать прибывшие землевладельцы, епископ выглянул и, приметив стоящих, крикнул… кровь ударила ему в голову.

У порога стояли хорошо ему знакомые и памятные Жегота и Оттон Топорчики, его враги! Он не хотел верить своим глазам. Он стоял в неопределённости – войти ли к ним, или приказать их схватить, или собак натравить, когда старший Жегота подошёл на несколько шагов к нему, склонил голову и сказал:

– Ваша милость, вы легко поймёте, что если мы сюда пришли, то не напрасно. Вы сильно обижены на нас и, может, ваша обида на нас больше, чем жажда мести Болеславу. Тот нас запер, посадил в тюрьму, честь у нас отобрал. Вы были и сейчас против него, мы ему служили, а теперь также готовы отомстить. Нам нужен иной пан.

Слыша это, епископ вошёл не спеша в комнату.

– Вы правду говорите? – спросил он.

– Мы готовы поклясться на кресте и Евангелие! – воскликнул Жегота, напрасно ища глазами крест или книгу. Но тех у епископа никогда не было.

Ксендз Павел слушал немного в недоумении, его лицо постепенно прояснилось, Жегота горячо говорил.

– Простите нас, что мы провинились, теперь мы готовы вам служить для мести. Мы с братом переехали в Силезию, к князю Владиславу Опольскому. Он нас принял. Владения в Краковском и Сандомирском мы распродали, хотя там род наш, приятели и родственники. В Силезии через нас найдёте союзников против Болеслава и Лешека.

Епископ слушал и всматривался в них обоих. Оба они, смело глядя на него, говорили, один – всё горячей, другой – во всём ему потакая. В предательстве подозревать их