Быль беспредела, или Синдром Николая II - Игорь Бунич

— Он очень похож на покойного цесаревича Алексея Николаевича, — заметил Феофил. — Не находите?

Лицо цесаревича Алексея, сына Николая II, Куманин видел накануне на обложке книги Чарльза Гиббса, но оно не вызвало у него никаких ассоциаций.

— Нет, не нахожу, — сказал он Феофилу.

Феофил поднялся, подошел к книжным полкам и извлек оттуда фоторепродукцию, изображающую пятилетнего царевича на руках у дядьки-матроса. Царевич был одет в матроску, на голове бескозырка с надписью на ленте: «Штандарт». Он положил картинку перед Куманиным на стол, а рядом уже знакомую фотографию Нади с Алешей на руках.

— Безусловно, это разные люди, — заявил экс-психиатр таким тоном, как будто цесаревичу Алексею, будь он жив, было бы ныне, в 1989 году, не восемьдесят пять лет, а пять. — Алеша гораздо светлее, у него другой овал лица. Но обратите внимание на нос, очень характерный разрез глаз и главное — губы. Согласитесь, сходство очевидно.

— Прекратите, — болезненно поморщился Куманин. — У меня голова уже болит от ваших фантазий. Теперь понимаю, почему вас при Андропове не посадили, а отправили лечиться. Я бы поступил точно так же…

Но вдруг, то ли под воздействием токов, исходящих от Феофила, то ли от их разговора, Куманин увидел сходство между Алешей Лисицыным на руках у Нади Шестаковой и цесаревичем Алексеем на' руках у дядьки. Куманин решил, что с него достаточно. Он посмотрел на часы. Было два часа дня. Надо было возвращаться в Москву.

— Ладно, — сказал он, — пора ехать.

— Мне следовать за вами? — спросил Феофил.

— Пока не надо, — сказал Куманин, — когда вы мне понадобитесь, я найду вас. Запишите мой телефон. Если будет что-нибудь новое о Наде, звоните. Здесь откуда-нибудь можно позвонить?

— С почты, — с чувством облегчения сказал Феофил, — правда, не всегда удается дозвониться.

— Постарайтесь, — Куманин встал и направился к выходу. Уже подходя к машине, он спросил Феофила:

— Кем был мой однофамилец, в честь которого названа здешняя богадельня? Говорят, и село до революции носило то же имя?

— Серпуховский купец, — ответил Феофил, — был очень богат, гонял по Волге пароходы, торговал солью и рыбой. Во многих окрестных селах строил церкви, богадельни и школы. Но жил постоянно в самом Серпухове, где была еще куманинская пристань. Сейчас никакой пристани там уже давно нет. А недалеко отсюда у него была дача — шикарный трехэтажный особняк с колоннами. Я видел фотографию в одном из старых журналов, «Столица и усадьба», кажется. Вы когда сюда ехали из Москвы, обратили, наверное, внимание на идущую вправо дорогу, где пост ГАИ. Это и есть дорога к особняку.

— Он сохранился? — удивился Куманин.

Феофил пожал плечами:

— Не знаю. Там с довоенных еще времен какой-то сверхсекретный институт, и никого туда не пускают. Слух ходил, что там изобретают какие-то невидимые лучи для сбивания самолетов. Возможно, особняк сохранился, но в перестроенном виде.

— А что потом стало с этим Куманиным, известно?

— В Оке утопили вместе с моим дедом, — ответил Феофил.

Садясь в машину, Куманин задал последний вопрос:

— А как этого Куманина звали? Не знаете?

— Не знаю, — признался Феофил. — Мать, может, знает. Я уточню, если вас это интересует. Вдруг родственник?

Куманин, ничего не ответил, газанул и доехал по дороге в сторону куманинской богадельни.

III

Еще на подъезде к дому Пименова Сергей подумал, что надо бы залить воды в радиатор машины. Но псих-психиатр настолько заморочил ему голову своими библейско-мистическими рассуждениями, что он забыл об этом. Куманин уже проехал пост ГАИ на таинственной лесной дороге, ведущей, как удалось узнать, к бывшему особняку купца Куманина, когда тревожно замигала лампочка температуры, оповещая о том, что дальнейшая езда погубит двигатель. Сергей выругался, остановил машину и вышел на дорогу. Натянув грубую рабочую рукавицу, он снял пробку радиатора, и оттуда повалил пар, как из лопнувшей трубы теплоцентрали. Он оглянулся вокруг. С левой стороны дороги сплошной стеной стоял лес. Жара последних дней насухо высушила все придорожные канавы. До ближайшей же речки, где можно было набрать воды, было еще километров семь. Однако справа лес уже отступал метров на пятьсот от дороги, и на пологом косогоре притулился небольшой домик, утонувший в зелени растущих кругом молодых сосен. Выбора не было. Достав из багажника ведро и заперев машину, Куманин пошел через поле к этому дому. Взобравшись на косогор, он увидел внизу несколько десятков крыш какого-то поселка.

У домика, к которому он подошел, на скамеечке дремала старушка, положив на колени натруженные руки. При появлении Куманина она открыла глаза и без всякого испуга спросила:

— Чего тебе, сынок?

— Извините, мамаша, — обратился Сергей, выставляя перед собой пустое ведро в качестве доказательства мирных намерений. — Воды у вас где-нибудь можно набрать в машину залить?

Старуха тяжело поднялась со скамейки.

— Беда с водой-то, — проговорила она жалобно. — До колонки-то пока дойдешь — замучаешься. Мне же не натаскать, а сын-то из Москвы раз в год по обещанию наезжает, мне ни гряды не полить, ни постирать, ни обед приготовить. Бочка-то вон скоро вообще рассохнется…

— А где колонка? — спросил Куманин.

— Сейчас внучка кликну, он покажет. — Дениска, проводи этого дядю до колонки, — позвала внука бабушка.

Откуда-то появился мальчонка лет десяти, всем своим видом выказывая готовность послужить проводником.

— Сынок, — обратилась старушка к Куманину. — Ты бы и мне воды в бочку натаскал, а? А я тебя молочком попотчую с клубникой. А то совсем пропадаю. Я тебе коромысло дам и два ведра больших. Ходки три сделаешь, и ладно. Мне-то ведь уж скоро восемьдесят. Боюсь, помру, таская.

Куманин взглянул на часы и согласился. По большому счету, в Москве делать было нечего, а садовой клубники он давненько не пробовал.

Колонка оказалась метрах в двухстах от дома. В сопровождении Дениски Куманин совершил три ходки и под благодарственные причитания бабы Дуси (старушку звали Евдокия Никифоровна) наполнил бочку водой почти до краев. После чего старушка пригласила его в дом отведать обещанное молоко с клубникой. Это было весьма кстати, поскольку Сергей, как всегда, утром перехватил стакан кефира, а уже шел четвертый час. Войдя в дом, первое, на что обратил внимание Куманин, был большой фотопортрет мужчины в гимнастерке с тремя кубиками на петлицах, висевший на стене. Гимнастерка его была украшена значком «Ворошиловский стрелок» и «20 лет НКВД» в виде традиционных щита и мяча. Приглядевшись, Куманин понял, что эта фотография с какого-то маленького оригинала, видимо, сохранившегося на старых документах.