Харка, сын вождя - Лизелотта Вельскопф-Генрих

У входа расположился Татанка-Йотанка, который решил провести эту ночь не у Хавандшиты, а с семьей Маттотаупы. Возможно, ради Харки. Оружие Маттотаупы, в том числе винтовка, подарок Рыжего Джима, было сложено справа от него.

Харка прикрыл глаза и снова, как днем, весь обратился в ожидание. Правда, теперь это было совсем другое ожидание — не то, которым он мучился до решения Большого Совета, пытаясь представить себе, как поступят другие. Теперь он ждал момента, когда можно будет действовать самому.

Час за часом слушал он тишину в вигваме, ловил каждое движение, каждый шорох. Первыми уснули Шонка и Харпстенна, потом Шешока и наконец, около полуночи, — Татанка-Йотанка. Унчида, потерявшая в этот день сына, не спала. Ее открытые глаза поблескивали во тьме.

Харка коснулся ладонью ее губ. Она повернула к нему голову, затем положила свою холодную руку на его ладонь, и этого было достаточно, чтобы они поняли друг друга.

Уинона лежала с закрытыми глазами и, казалось, спала, но неровное дыхание выдавало ее. Харка провел рукой по ее волосам, она открыла глаза, но не шевельнулась. Он взял праздничное платье сестры, бесшумно надел его, не вставая с ложа. На груди у него висел нож в ножнах, который он не снял, ложась спать. Потом он положил в маленькую поясную сумку патроны, взял винтовку и одеяло и бесшумно выполз из вигвама в том самом месте, откуда прошлой ночью наблюдал за отцом и его гостями. Бросив последний взгляд на родное жилище, Харка увидел, как Уинона натянула на лицо одеяло. Он догадывался, что она плачет. Дочь презираемого всеми изгнанника и сестра беглого брата была обречена на горькое одиночество.

Харка не спеша пошел через стойбище, мало чем отличаясь от девочки, которая очень рано встала. Главное, чтобы никто не обратил внимания на мацавакен, спрятанный под накинутым на плечо одеялом. Не замеченный часовыми у табуна, он добрался до рощицы и нашел Чалого именно там, где и предполагал его найти. Неподалеку от того места, куда он его привел вечером, была маленькая лужайка с сочной травой, туда-то и перебрался Чалый, воспользовавшись тем, что у него были ослаблены путы. Услышав шаги часового, Харка быстро перерезал путы мустанга. Но воин не торопился, и прежде, чем он смог что-либо предпринять, Харка вскочил на коня и помчался на запад.

Где-то сзади послышался негромкий окрик часового. Харка оглянулся, но роща уже скрылась за плоскими холмами. Перед ним был след отца, который он отчетливо видел своими зоркими глазами в предутренней мгле.

Харка поглаживал Чалого, шептал ему ласковые слова, и умное животное без принуждения летело вперед во весь опор. Во всем стойбище был лишь один конь, способный догнать Харку, — конь Татанки-Йотанки. Но может быть, великий шаман не станет гнаться за ним. Или слишком поздно бросится в погоню.

Упругий встречный ветер освежал его. Он долго скакал галопом, изредка переходя на шаг, чтобы дать коню передохнуть.

Было уже далеко за полдень, когда Харка вдруг потерял след отца. Он остановил коня и стал озираться. Ему пришло в голову, что отец мог намеренно запутать следы.

Он спрыгнул с коня, снял с себя стеснявшее движения женское платье и, бросив его на спину Чалому, принялся за поиски.

Маттотаупа, судя по всему, тоже спешился здесь. На траве было множество следов копыт, как будто мустанг какое-то время свободно пасся на этом клочке земли, но куда он в конце концов направился, Харка понять не мог. Во всяком случае, мустанг словно под землю провалился, хотя отпечатки копыт были еще свежими. Следов мокасин Харка тоже не находил. Удастся ли ему вообще снова напасть на след отца? Маттотаупа был искусным воином и охотником. Как он, мальчик, мог отыскать его, если он не хотел, чтобы его нашли?

Харка прислонился к вспотевшему коню.

Вдруг Чалый поднял голову и раздул ноздри, принюхиваясь.

В груди Харки шевельнулась робкая надежда, в которой он еще боялся себе признаться.

Мустанг все больше волновался, и это волнение было радостным. Харка прислушался. Ни один звук не нарушал тишину, но беспокойство коня говорило, что эта тишина обманчива.

— Отец!.. — полушепотом, как бы про себя, произнес Харка. — Отец!

И тут свершилось чудо: прямо перед ним выросла высокая фигура отца.

— Отец!..

Маттотаупа был не в силах произнести ни слова. Он на мгновение крепко прижал к себе сына. Потом взял его за руку и повел вместе с Чалым к своему мустангу, лежавшему в укромной низинке. Чалый поприветствовал его тихим ржанием.

Маттотаупа и Харка еще не могли говорить. Они легли на траву рядом со своими четвероногими друзьями. Солнце косыми лучами освещало прерию, травы клонились к земле под вечерним ветром.

Харка прижался лицом к плечу отца.

Они молчали. Говорить было не о чем. Они были вместе. Они делили тяжкий жребий изгнания. Они были отверженными. Никогда больше не вернутся они в родное стойбище, никогда не услышат радостные крики детей, вечерние звуки флейты, никогда не будут танцевать Танец Бизонов, сидеть вместе с братьями у огня и жарить мясо, никогда не наденут рубаху, расшитую матерью или сестрой…

Никогда.