Властители ночи - Евгений Дембский

У меня в голове мелькнула мысль, что дорого мне обойдется кое-что другое и что я этого не боюсь.

Я молча отступил на шаг, пропуская Эйприл. Проходя мимо меня, она сунула мне в руки тяжелую коробку.

— Зато сразу за калиткой я исчезла в тумане. Тоже хорошо. У тебя чересчур любопытные соседи? Впрочем, какая разница! — Она говорила почти без пауз, на одном дыхании, практически не отделяя фразы друг от друга. Повернувшись, она продолжала еще быстрее, теперь не отделяя друг от друга даже слова: — Я выпила бы кофе но сначала текилы у тебя есть лайм а если нет то всё равно выпью не смотри так на меня знаю что я сошла с ума но это неважно потому что даже если ты меня прогонишь то всё равно я уже мысленно изменила Хольгеру а это единственная настоящая и важная измена…

Ей не хватило нескольких секунд и нескольких слов, чтобы расплакаться. А тогда эта сцена утратила бы всякий смысл. Я подошел к нервно размахивающей руками женщине, по дороге поставив пирамиду на стол, и, воспользовавшись тем, что мои руки были теперь свободны, обнял ее и привлек к себе. Найдя губами место, где шея переходит в плечо, я мягко поцеловал ее. Она хотела что-то сказать, я сильнее прижал ее к себе, она замолчала, но секунду спустя снова попыталась заговорить, я снова обнял ее, еще крепче. Она поняла намек, напряженные мышцы, отчетливо ощущавшиеся сквозь ткань плаща, несколько расслабились, Эйприл перестала изображать из себя мраморную статую. Прихватив зубами краешек ушной раковины, я слегка куснул его, затем поцеловал.

Положив ладони ей на виски, я поцеловал ее несколько раз в губы, в кончик носа, в глаза, снова в губы. Из-под прикрытых век выкатились две маленькие слезинки. Она судорожно вздохнула и прильнула к моим губам, впившись в них так, словно они были последним, до чего она могла дотянуться. Мы перестали дышать и думать. Она пришла в себя первой, решительно отодвинувшись от меня.

— Чтобы ты знал, что происходит, — сказала она, глядя мне в глаза, — я отнюдь не распущенная, хотя и не святая, во всяком случае, никогда такой не была. С Хольгером меня связывает только дом и будет еще связывать до выборов шерифа. Останется ли он им или проиграет — я ухожу. Он об этом знает и согласен. Но так до конца с этим и не примирился. — Решительным движением она сбросила плащ и стянула через голову свитер, показав мне несколько синяков на левом плече, а потом повернулась и, откинув вверх волосы, показала еще два на шее. — Но причина не в этом.

Я поднял руку, удерживая ее.

— Позволь мне считать, что причина попросту во мне.

Она на мгновение застыла, затем столь же ловко натянула свитер, двумя движениями руки поправила волосы, на что ей потребовалось не больше четверти секунды, подошла ко мне, обняла и прижалась.

— Конечно, это самая важная причина, — промурлыкала она, уткнувшись в мой нагрудный карман. — Я так боялась…

— Чего?

— Что ты меня прогонишь. Что ты гей. Что у тебя недавно умерла невеста, которой ты клялся в верности до гроба. — Она пожала плечами. — Что ты поклонник мужской шовинистической солидарности.

Я тихо рассмеялся:

— Недавно мои сомнения на этот счет развеял один русский. Он сказал, что с особым удовольствием предается романам с женами знакомых. Русская поговорка по этому поводу звучит примерно так: «Это как тигра за хвост дергать — и весело, и страшно!»

Она хихикнула. Я потянул ее в сторону дивана.

— Принесу кофе и текилу, — сказал я.

— С удовольствием, — кивнула она.

Я заварил четыре чашки крепкого кофе, не спрашивая согласия, добавил три капли подаренного Гришкой травяного эликсира, за неимением лайма порезал два лимона и насыпал на середину соль. Вернувшись с подносом в комнату, я поставил всё на стол. Когда я сел, Эйприл вскочила и уселась мне на колени.

— Может, тебе будет и не слишком удобно, но раз уж я осмелилась, то хотела бы оказаться как можно ближе, — тихо сказала она.

Я привлек ее к себе, гладя по волосам и целуя в лоб. Мы выглядели как самая, пожалуй, естественная пара — мужчина и женщина. Неужели ни один скульптор не заметил ее естественности и красоты? Близость, еще без секса, тепло и доверие. Ощущаемое телом биение другого сердца, дыхание, дрожь, передающаяся партнеру.

Я потянулся к столу, пытаясь одной рукой открыть бутылку. У меня это никак не получалось, мексиканцы хорошо умеют запечатывать свое спиртное. В конце концов Эйприл придержала бутылку, и дальше всё пошло гладко. Я налил в два узких и высоких цилиндра, которые вынуждали пьющего смаковать жидкость, а не вливать ее в глотку. Мы выпили. Ароматный напиток разлился по вкусовым сосочкам, язык приятно обожгло. Лимонный сок добавил красок этим ощущениям, но ни я, ни Эйприл не воспользовались солью. Она отложила корку, вздрогнула и повторила:

— Господи, ну и боялась же я… И одновременно так этого хотела…

Я не знал, что ответить, так, чтобы ничего не испортить. Эйприл неожиданно рассмеялась.

— Знаешь, когда мне было три года, моя сестра пошла накануне Рождества кататься на озере на коньках и утонула. А я радовалась, что ее рождественский подарок достался мне, как самой младшей. — Она подняла голову и посмотрела на меня. — Мы жили очень бедно, нас было шестеро детей, так что раз я получила предназначенные для Джоан краски и чашку в горошек и ко всему этому, естественно, мой подарок — как я могла не радоваться? — Она схватила меня за руку и погладила кончиками пальцев тыльную сторону руки. — На следующий год, когда до Рождества оставалось два дня, я начала подговаривать брата, чтобы он пошел покататься на коньках…

Я удивленно кашлянул. Эйприл поцеловала меня в щеку.

— По твоему мнению — я злая? Я хотела, искренне хотела, чтобы он пошел и утонул. Смерть была для меня чем-то непонятным, она совершенно меня не касалась — сестра ушла, или утонула, какая разница, но ее подарки остались и достались мне. Брат тоже мог бы уйти, а я получила бы подарки за двоих.

Она отодвинулась и взглянула мне в глаза. В ее зрачках искрился смех, я не знал, придумала ли она эту историю сейчас или когда-то раньше или рассказывала правду. Оба варианта показывали ее в новом, но в том и в другом случае в несколько разном свете. Была ли она способной сочинительницей или же смелой и несколько циничной любительницей правды, притом достаточно шокирующей?

Я решил принять вызов:

— А я был настолько беден в детстве, что, когда вышел в финал школьного турнира по теннису, мне пришлось специально проиграть, хотя я мог сделать Теду велосипед…

— Что сделать?

— Велосипед, два колеса, — пояснил я. — Шесть-ноль, шесть-ноль. Но не сделал, сдал игру, поскольку в случае победы мне пришлось бы поставить двум десяткам приятелей гамбургеры и колу.