Кесарево свечение - Василий Аксенов

Низко, вулканно, со страшными вспышками разящих глаз, с пузырящейся слюной, Верховный Колдун завопил:

— Это Скопцо! Это его стиль! Кого может избрать ничтожный народ, если не самое большое ничтожество?! Холуй кремлевских холуев хочет устроить и здесь, как в презренной Москве, войну компроматов! Воины Хуразу ответят на это войной тесаков! А когда ко мне приведут на веревке Скопцо, я съем его печень!

После каждой встречи с вождем на экранах обычно появлялся глава хуразитского агитпропа, кандидат диамата Овло Опой, который гордился быстро прилепившейся к нему кличкой «Анчачский Геббельс». В этот раз он разъяснил, что съедение печени надо понимать фигурально как метафору священной непримиримости хуразитов. Позже, когда эпизоды съедения печени у еще живого врага, нередко прямо на поле боя, стали проникать и на западное телевидение, Овло Опой применил другое оружие: испепеляющий страх. Да, наши воины возродили этот гордый древний обычай, и пусть об этом знают наши враги!

Интересно, как быстро приспосабливаются люди к самым невероятным поворотам так называемой реальности. Даже персонажам книг не всегда удается продемонстрировать такую гибкость в отношении новых парадигм, выражаясь языком современной конфликтологии. Еще вчера отель «Бельмонд» представлял собой идеально отлаженный институт сервиса, в котором как бы воплощались лучшие идеи Ренессанса, всей школы европейского либерализма, что оказывает себя во всех сферах, начиная с сервировки завтраков и кончая вкуснейшей шоколадкой, которую вы находите на своем ночном столике перед отходом ко сну. Ну, конечно, даже и в этом отеле существовала процедура, своей неумолимостью напоминавшая мрачные времена инквизиции, — мы имеем в виду процедуру окончательного расчета, так называемый checking gut, — однако, согласитесь, господа, даже эта процедура напоминала времена насилия над личностью лишь отдаленно, лишь чуть-чуть, а тем, у кого кредит в порядке, или тем, за кого платят другие, вообще можно было не волноваться.

И что же, приходит какое-нибудь невероятное событие, и отель на ваших глазах превращается в осажденную крепость. Обслуга, которая еще вчера бесшумно скользила по помещениям и с восхищением приветствовала постояльцев, сегодня, обмотанная пулеметными лентами, топает по коридорам — винтовка в одной руке, связка гранат в другой. Гости из тех, что еще держатся на ногах после двух недель Месячника островов российских, получают в подвале мешки с песком и тащат их по лестницам (лифты, конечно, отключены) в свои номера, чтобы заложить стильные окна и превратить будуары в долговременные огневые точки. Все различия в статусе теперь отменены: нет ни люксов, ни ординаров, ни клиентов, ни обслуги — все осажденные.

Любопытно отметить еще одну деталь: состояние духа. До нападения дикарей в «Бельмонде», особенно в деловых кругах, начинало возникать раздраженное томление. Месячник, не дотянув и до середины, уже изжил самое себя. Даже патриотические банкеты Жиганькова стали отрыгиваться горьким похмельем. Проливалась большая блатная слеза: песни все перепеты, а денег никто не дает. У западных же гостей на лицах все чаще можно было заметить саркастические улыбки: контракты никто не подписывает и все смотрят со странным тягучим ожиданием — словом, русские в своем репертуаре. Иные буржуазы уже начинали паковаться в отъезд.

И вдруг все переменилось, как будто привычный прокисший кислород заменили неведомым энергетическим составом. Опасность, близость безжалостного врага странным образом вызвали не панику, а какое-то трудно объяснимое вдохновение, решимость, огоньки в глазах. Вообще-то состояние осажденности — это звездный час больших международных отелей; это было замечено и блестящими писателями сороковых годов. Конечно, такой подъем долго держаться не может рядом с ним неизбежно начинает нарастать отчаяние. Тонкая мембрана может прорваться в любой момент. «Пока что держимся», — записал в своем блокноте Ваксино, хотел проставить число и час, но передумал: хронология в такой ситуации кажется абсурдом.

Терраса его номера висела прямо над парком. Именно оттуда из парка, могла появиться вторая волна хуразитов. За мешками с песком сидел в ожидании московский крутой народ, ради такого дела забывший о собственных разборках. Здесь были «канальи» во главе с Гореликом и «шоколадники» под командой Налима, все очень хорошо вооруженные. Лучше не спрашивать, откуда взялось оружие. Ответа никто не даст. Командовал объединенным отрядом, разумеется, Никодим Вертолетчик. Пользуясь затишьем, он устанавливал на треноге какую-то небольшую трубу, похожую на любительский телескоп. В ответ на вопрос Ваксино, что, мол, за штука, такая, Вертолетчик сказал:

— Сам точно не знаю, Аполлинарьич, — то ли СПУРО, то ли СТУРО, а может быть, и ЧТЮП. Признаюсь вам, хоть вы и не спрашиваете: это мне друг подарил из оборонки. Возьми, говорит, Дима, пригодится на островах. Да что ты, говорю, акул, что ли, стрелять? А вот оказалось, что прав был Егор: сегодня мы ее и опробуем.

Этот деловой свойский тон обычно очень сдержанного парня, а также панибратское обращенье «Аполлинарьич» взбодрили старого сочинителя. Бодрили и огоньки сигарет, и хохмы, которыми обменивались «канальи» с «шоколадниками-тринитротолуольщиками», как будто никогда раньше и не бились друг с другом насмерть. Вдруг он услышал то, чему сначала не мог и поверить. Артемий Артемьевич, всемогущий олигарх, отвел в сторону непутевого Горелика.

— Слава, давай договоримся: не зови меня больше Налимом, а?

— А как же, если не Налимом, Налим? — с понтом изумился Славка.

Олигарх по-пацански зашептал:

— Давай так, Слава: мы вас не будем «канальями» называть, а вы забудете Налима, лады? Ну ты же видишь, перерос я Налима — разве нет? Знаешь, я боюсь. Мила Штраух услышит будет — разочарована. Зови меня просто Артемом — ну, по-революционному, договорились?

Хоть я в этой главе не первое, а всего лишь третье лицо, а все-таки надо обрисовать диспозицию, решил Ваксино. Иначе потом будут упрекать в выдумках. Говновозов напишет что-нибудь вроде «Почтенный мэтр пытается щегольнуть батальными сценами, получается детский лепет». Впрочем, этого «потом» может и не быть. Ну что ж, тогда и Говновозову нечего будет сказать.

Итак, «Бельмонд» был осажден со всех сторон. Всю ночь от Гвардейки, над которой стояло зарево пожарища, на прилегающие к парку холмы выдвигались все новые отряды хуразитов. Они не скрывались, напротив, — шли с факелами и жгли костры вокруг подвешенных к столбам пленников: тактика тотального устрашения.

Искусно действовали электронные саботажники дикарей. Телевизоры в отеле то и дело начинали расплываться какими-то мрачными пятнами, из которых выплывали страшные рожи или сцены пыток, чаще всего на мужских гениталиях. В телефонные разговоры, как сетевые, так и сотовые, то и дело врывались голоса с характерным дикарским булькающим акцентом. «Отрежем и свиньям бросим!» — вопили они все на ту же свою излюбленную тему. В Интернете, однако, они старались выглядеть посолиднее. Там появилось множество повстанческих сайтов: «Хуррафф Хуразу!», «Шабаргэ, взгляд в будущее», «Очарчирий Заведоморожденный, герой народа» и т. п. На них шли гладко написанные в стиле марксо-ленинского философского фака МГУ восьмидесятых годов тексты о сионизме, об ублюдочности русского этноса, о поедании печени врага как проявлении возвышающего культурного мифа. Агитпроп Овла Опоя работал на победу.

В общем, положение было хуже губернаторского, даже учитывая тот факт, что губернатора в это время волокли на веревке по коридорам его любимого здания, бывшего обкома КПСС, в подвал, где он ни разу до этого не был.

Ребята на ваксиновской террасе, однако, не унывали. Всем нравилось называть Налима Артемом. Ну, скажем: «Посмотри-ка, на… направо, Артем, нет-нет, на… налево, Артем!» Хохотали. Как ни странно, обе враждующие группировки были довольны, что составили общий отряд. Борька Клопов, Равилька Шамашедшин, Лёлик Телескопов и Василиск Бром (все, между прочим, полубратья по Серафиме Игнатьевне) вспоминали детские шалости. Вот было время, пацаны! За пачку жвачки можно было ялик купить! Юрка Эссесер нашел общий язык с Эрни Эрнестовичем. Старый гангстер рассказывал ему о знаменитом ограблении почтового экспресса в шестидесятые годы сего века. Даже Вера Верхарновна, уж на что молчунья по профессии, делилась с княжной и Юлью Лаской воспоминаниями о своем безоблачном детстве в солидной брюссельской малине.

Между тем Славка и Герка изучали инструкцию по пользованию безобидным телескопчиком на треноге и тоже делали это без «звериной серьезности», постоянно обращаясь с вопросами к старому сочинителю:

— Стас, а Стас, как мастер Великого-Могучего-Правдивого-Свободного, можешь расшифровать нам акроним СТУРО?