Покушение на шедевр - Дэвид Дикинсон

— Поздравляю вас, сэр. Великолепное выступление в суде! — Клерк из конторы Пью хлопнул его по спине. Младший помощник адвоката прыгал от радости. В заваленной папками комнате, где Пауэрскорт и Пью встретились впервые, дабы обсудить предстоящий процесс, проходила импровизированная вечеринка в честь победы. Имоджин шептала Орландо на ухо, чтобы он не злоупотреблял шампанским. Джонни Фицджеральд, примостившись на краешке стола, пил за здоровье хозяина.

— Скажу вам откровенно, Пауэрскорт, — Пью покончил со стаканами и теперь то и дело прикладывался к огромной бутыли «Боланже», — в начале я не был уверен, что мы выкрутимся. Нет, куда там! — Он хохотнул и сделал очередной щедрый глоток из бутыли. Пауэрскорт надеялся, что шампанское в животе адвоката не вступит в слишком уж непримиримый конфликт с разведенным джином, который попал туда пару часов назад.

К празднующим присоединились еще двое. Леди Люси пожалела мистера Бакли, глаза которого до сих пор были красны от слез. Она подала ему бокал шампанского. Он снова был свободным человеком.

— Могу я перемолвиться с вами словечком наедине, мистер Пью? — тихо спросил Бакли.

Пью отвел его в угол комнаты, к окну. На лужайку снаружи опустилась стайка черных дроздов.

— Если мою жену будут судить, вы возьметесь ее защищать? Конечно, я заплачу.

Чарлз Огастес Пью поставил бутыль на полку и обнял Бакли за плечи.

— Не думаю, что мне будет удобно самому браться за это дело, — сказал он. — В конце концов, сейчас все выглядит так, словно именно я посадил ее на скамью подсудимых. Однако я обещаю, что найду для вас самого лучшего адвоката в Лондоне.

После этих слов Бакли, похоже, немного воспрянул духом. Подойдя к окну, леди Люси снова взяла его под свое крылышко.

— Я выпью последний бокал, — сказал Пауэрскорт, обращаясь к Пью, — а потом мне придется вас покинуть. Я обещал рассказать обо всем, что случится, председателю Королевской академии. Бедняга ведь уже одной ногой в могиле.

— Конечно, — ответил Пью. — Сегодня здесь поднимают бокалы за мое здоровье. Но я надеюсь, что вы понимаете, Пауэрскорт: главные поздравления следует адресовать вам. Вы обеспечили меня боеприпасами, а я только стрелял.

— Чепуха, — с улыбкой отозвался Пауэрскорт и выскользнул из комнаты. Через две минуты после его ухода вечеринка была прервана появлением нового гостя. Солидный на вид человек постучал тростью об пол и попросил тишины.

— Я правительственный курьер, — объявил он. — Мне нужен лорд Фрэнсис Пауэрскорт. У меня есть причины полагать, что он здесь. Мне поручено передать ему письмо от премьер-министра.

Шторы в кабинете сэра Фредерика Ламберта были плотно задернуты. Пауэрскорт заметил, что на столике перед хозяином до сих пор лежат стопки писем с иностранными штампами. Ему показалось, что сегодня вечером председатель Королевской академии выглядит чуть лучше. Щеки по-прежнему покрывала смертельная бледность, но глаза были ясные. Может быть, помогли лекарства?

— Не больше десяти минут, — предупредила сиделка. — Он очень быстро утомляется.

Пауэрскорт рассказал старику о процессе, об оправдании Хораса Бакли, о том, как был найден Орландо Блейн.

— Как странно, что это дело не имеет ничего общего с миром искусства! Всего лишь ревнивая любовница. Правильно сказал классик: фурия в аду ничто по сравнению с брошенной женщиной. — Сэр Фредерик закашлялся. Теперь его кашель стал сухим, отрывистым. Около его кресла уже не лежали платки, запачканные кровью.

— Расскажите мне об Орландо, — попросил он. — Значит, он нашел себе супругу? Надеюсь, это поможет ему остепениться.

Пауэрскорт объяснил, что Орландо пользуется всеми благами супружеской жизни, хотя и обошелся без формальной процедуры бракосочетания. Сэр Фредерик издал слабый смешок.

— Хорошая девушка? — поинтересовался он.

— Красавица, — ответил Пауэрскорт. — По-моему, родители выдали ее замуж за нелюбимого человека. Ее мать не хотела, чтобы она вышла за Орландо.

— Когда Орландо был совсем молод, многие матери мечтали выдать за него своих дочерей, — сказал сэр Фредерик. — Жаль, что тогда для него не нашлось подходящей пары. — Старик вдруг приподнялся на своем кресле. Дотянувшись до стола, он взял оттуда несколько листков гербовой бумаги. — Вы не могли бы написать за меня письмо, Пауэрскорт? Как в тот раз, для суда? Моих сил хватит только на то, чтобы поставить подпись.

— Конечно, сэр Фредерик. Что за вопрос!

Пауэрскорт принялся записывать под диктовку.

— «Синьору Пьетро Росси, главному директору реставрационной компании Росси, Рим, Виа-Венето, 217». — Старик помедлил, переводя дыхание. — Росси — ведущие реставраторы в Италии, — сказал он. — Много работают по заказам Ватикана. — Он снова остановился. Пауэрскорт подумал, что отпущенное на их разговор время, должно быть, уже на исходе. — «Уважаемый синьор Росси! Я хотел бы порекомендовать Вам своего доброго знакомого, молодого англичанина по имени Орландо Блейн. В нашей Королевской академии он был одним из самых блестящих учеников. Полагаю, что его дарование окажется весьма полезным в Вашем деле. С наилучшими пожеланиями Вам и членам Вашей семьи…»

Пауэрскорт протянул старику бумагу и перо. Прежде чем расписаться, сэр Фредерик помедлил. Он надеялся, что руки не подведут его. Решившись, он одним махом вывел «Фредерик Ламберт» и, обессилев, откинулся на спинку кресла. Сиделка наградила Пауэрскорта сердитым взглядом.

— А еще передайте юному Орландо, — сказал председатель Королевской академии, — что я собираюсь изменить завещание. Не понимаю, зачем мне отдавать столько денег Обществу нуждающихся акварелистов. Передайте Орландо, что я хочу оставить ему двадцать тысяч фунтов. Это поможет им с подругой обосноваться в Риме.

Без десяти четыре пополудни Пайпер давал третье по счету объяснение случившегося Грегори Хопкину, директору Национальной галереи. Уильям Маккракен, купивший фальшивого Гейнсборо за пятнадцать тысяч фунтов и подлинного Рафаэля за восемьдесят пять, должен был присоединиться к ним через десять минут. Родерик Джонстон, главный хранитель отдела Возрождения, сидел слева от директора, очень надеясь, что разговор не зайдет о его роли в истории с определением подлинности и продажей рафаэлевского шедевра.

Хопкин практически не сомневался, что его потчуют беззастенчивой ложью. Он не понимал, как Пайпер мог не знать о том, что делал Декурси. Он не понимал, как инструкции по созданию фальшивок могли поступать в Норфолк без участия обоих компаньонов. Будь этот мир совершенным, он вышвырнул бы Уильяма Аларика Пайпера из своего кабинета и бросил на растерзание волкам. Однако, как грустно напомнил себе Грегори Хопкин, слушая брань, которой с видом оскорбленной невинности осыпал Декурси его компаньон, наш мир отнюдь не совершенен. Как и в любом подобном сообществе, в лондонских кругах профессионалов от искусства больше всего на свете боялись скандала. Торговцы картинами и владельцы художественных галерей гораздо лучше своих клиентов знали о том, сколь тонка грань, отделяющая фальшивого Ван Дейка от настоящего или подлинного Тициана от талантливой копии Орландо Блейна. Вся их предпринимательская деятельность строилась на доверии. Покупателям внушали уважение элегантные кабинеты, прекрасные костюмы, вежливые голоса продавцов из высших классов английского общества. Их всеми возможными способами убеждали в том, что в мире искусства властвуют высочайшие нравственные нормы и обману здесь попросту нет места.

Если разразится скандал, весь лондонский рынок искусства будет повергнут в хаос. Клиенты отправятся в другие города — Париж или Рим. Американцы, которые оживили рынок, подняв цены на Олд-Бонд-стрит до немыслимых высот, тоже отправятся куда-нибудь еще. Никто больше не поверит на слово лондонским торговцам и искусствоведам. На них надолго ляжет каинова печать. Если они и восстановят свою репутацию, это произойдет лишь спустя много лет. Хопкин вынужден был признаться себе, что проблемы с первыми двумя американцами Пайпер решил довольно ловко. Но третий заплатил ему больше всех. Восемьдесят пять тысяч фунтов за Рафаэля — на данный момент это был мировой рекорд. Да еще пятнадцать тысяч за Орландо Блейна, замаскированного под Гейнсборо. Так что Уильяма Маккракена следовало умиротворить любой ценой.

Первый обмен мнениями нельзя было назвать многообещающим.

— Что будем делать с этими паршивыми подделками? — спросил Маккракен, теперь уже не просто богатый заграничный посетитель Национальной галереи, а настоящий железнодорожный магнат, безжалостный миллионер. Развернув картины, он поставил их на стул рядом с собой.

Пайпер снова воспроизвел свой отработанный монолог о том, как гнилое яблоко было удалено из кадушки, нарыв вскрыт, авгиевы конюшни очищены и как вследствие этого перед «Галереей Солсбери» засияло новое будущее.