Современная датская новелла - Карен Бликсен

Солнце удивительно быстро и величественно скользило вниз к глади моря, облака восходили ввысь и расступались в стороны, силуэты чаек застывали в воздухе, четко прорисовывая глубину пространства, звуки, казалось, лучились из высокого купола небес, и вот… вот солнце ударилось о горизонт, и все существо Рейнхарда Поульсена пронзила сладкая боль, породив в его груди музыку, тончайшую мелодию, которая звучала все громче и громче, наполнялась многоголосьем, переходила в целую симфонию звуков с ясно различимыми в ней партиями человеческого сердца, искусства, общества и природы… мелодия все росла, становилась более мощной, пронзительной, нестерпимой, она просилась наружу и наконец сорвалась с губ, когда он, простирая руки к морю, задекламировал своим глубоким, неповторимым по звучанию голосом:

Радость, пламя неземное,Райский дух, слетевший к нам,Опьяненные тобою,Мы вошли в твой светлый храм.Ты сближаешь без усильяВсех разрозненных враждой.Там, где ты раскинешь крылья,Люди — братья меж собой[26].

Леан Нильсен

(р. 1935)

ВНИЗ ПО ЛЕСТНИЦЕ, СКОРЕЙ НА УЛИЦУ

© Gyldendal Publishers, 1983.

Перевод С. Белокриницкой

Я проснулся в холодном поту — мне привиделся кошмарный сон: десять налоговых инспекторов в отглаженных брюках, блестящих ботинках, с чисто промытыми волосами, в каждой руке по «дипломату», гнались за мной проходными дворами и в конце концов зажали в угол, и там они говорили мне вежливо и с улыбкой: «Спокойно, Нильсен, спокойно», — и похлопывали меня по плечу, как лошадь. Из их «дипломатов» стремительно появились одна за другой бумаги и карманные калькуляторы. Худой наглаженный инспектор, похожий на тростинку на ветру, прошелестел:

— Вы задолжали государству сто тысяч крон, Нильсен. Будьте добры уплатить их немедленно.

— У меня нет денег, — сказал я, бледнея и обливаясь холодным] потом, — я истратил их на курево и выпивку, но я с удовольствием заплачу, как только достану деньги.

Худой инспектор снова прошелестел:

— Нильсен, вы живете в стране, где безукоризненно работают железные дороги, почта, здравоохранение, таможенная служба, портовая служба, все наши демократические институты. Наши политические деятели — избранники народа — без устали и невзирая на личные неурядицы блюдут ваши интересы, Нильсен. Должны же вы понимать, что все это не задаром?

— Да-да, — пробормотал я.

После этого чистенькие инспектора взяли меня под руки, вывели, посадили в машину и привезли на какую-то фабрику на Тагенсвей, а там приковали к машине, которая вставляла зажимки в бумажные сумки.

Инспектор, такой худой, что его было почти не видно, сказал:

— Здесь вы будете работать, пока не погасите задолженность.

— Хорошо, — согласился я покорно, а сам огляделся в поисках возможности улизнуть, но увидел лишь держателей акций, директоров и инженеров — все они улыбались во весь рот, — да еще вереницу рабочих, согнувшихся над грохочущими машинами.

Моя машина включилась с оглушительным лязгом, я стал вставлять в нее бумажные сумки и проснулся.

Я спустил на пол свои натруженные ноги и потянулся за брюками, которые всю ночь простояли торчком на полу. Надевая их, я принял решение сделать сегодня самому себе подарок. Я куплю новый шланг для водопроводного крана, мой теперешний растянулся и все время спадает, кроме того, я куплю себе тюльпан, большой красивый цветок, который хоть немного оживит мою комнату.

Я спустился вниз по лестнице и вышел на улицу.

Мой велосипед исчез, то место, где я вчера вечером прислонил его к стене, было голым и пустым, как моя голова.

Я ощутил пронзительную боль. За полгода у меня экспроприировали уже второй велосипед. Было, черт побери, из-за чего огорчиться.

Я только-только объездил этот велосипед, он был удобный и послушный, темно-зеленый, изящный, с легкой и прочной рамой и безупречными колесами, он не жаловался, когда я наступал ему на педали, ход у него был совершенно беззвучный, и я чувствовал, как он радуется тому, что езжу на нем именно я, а не кто другой. Впервые в жизни я не поскупился на кожаное седло, оно было солидное, крепкое, мои объемистые ягодицы входили в него как влитые, словом, ездить на велосипеде было одно удовольствие. И вот он исчез, и мне было жалко его до слез.

Надеюсь, что тот мой треклятый согражданин, который спер велосипед, будет ценить его по достоинству и обращаться с ним так, как он того заслуживает.

Хуже всего, что теперь я потрачу массу времени, повсюду разыскивая свою пропажу. Я буду невольно разглядывать каждый встречный велосипед, изучать его раму и седло. А ведь какие интересные вещи я мог бы увидеть вместо этого! Вор украл у меня еще и время и новые впечатления. Хоть бы мой велосипед развалился под ним или лягнул его по ноге на оживленном перекрестке!

Теперь мне придется передвигаться на своих двоих или ездить на автобусе, где меня то и дело будут зажимать, точно в тиски; и ведь как бывает в автобусе: у водителя работа ответственная, можно сказать, вредная, да и личных проблем полно, нервы у него на пределе, и он молчит, как истукан, а пассажирам передается его настроение, и они едва осмеливаются взглянуть друг на друга; а бывает и наоборот: озверевшие негодяи пассажиры знать ничего не хотят о том, какая вредная у водителей работа, и накидываются на них. Уличное движение — маленькая гражданская война, от которой страдают, однако, лишь измотанные граждане, но никак не государство.

С тяжестью на сердце я пустился в путь.

Я обошел много скобяных магазинов, но резиновые шланги нигде не продавались, они вышли из моды, и в конце концов я купил гибкий шланг из металлических колец.

В цветочном магазине я приобрел довольно крупный красный тюльпан; я поставлю его на письменный стол, и он будет вдохновлять меня.

Вглядываясь в каждый встречный велосипед, я иду домой, поднимаюсь по лестнице, стараюсь поскорее проскочить второй этаж, где живет пекарь, я с ним знаком и подарил ему несколько своих книг. По отношению к нему у меня всегда нечиста совесть, потому что я встречаюсь с ним каждое утро в четыре часа, когда он идет месить тесто, а я возвращаюсь из веселой компании. Поэтому он обращается со мной пренебрежительно. Когда мы встречаемся на улице, он кричит: «А вот и писатель — нахлебник государства!» А если мы встречаемся в пивной, он требует, чтобы я его угостил: ведь я гребу деньги лопатой, хоть и постоянно бью баклуши. Когда я при деньгах, я безропотно раскошеливаюсь, потому что не представляю, как иначе мне выбить у него из рук оружие.

Придя к себе в квартиру, я наливаю воды в вазу, добавляю щепотку соли и сахара. Кажется, это полезно для цветов. Я вынимаю тюльпан из бумажной обертки и ставлю его в воду. Он красивый, я помещаю его на письменный стол и с минуту любуюсь им.

Потом выхожу и снимаю старый шланг, распаковываю новый и пытаюсь надеть его на кран. Новый шланг надевается очень туго, я надавливаю изо всех сил. Вдруг кран отламывается от трубы, и из нее с шумом вырывается толстая струя воды. Я в панике пробую заткнуть отверстие пальцем, вода брызжет во все стороны, и я мгновенно вымокаю до нитки, я пытаюсь заткнуть трубу пробкой от винной бутылки, но ничего не получается: вода с силой выталкивает пробку. Я хватаюсь за трубу, и мне удается повернуть ее отверстием к окну. Теперь вода длинной струей бьет через окно во двор. Пол весь залит, моя квартира не застрахована, это кооперативная квартира, и я должен сам платить за любой ущерб, я собираю груду старых газет и разбрасываю их по полу, чтобы они впитывали воду.

Я бросаюсь вниз, на улицу, бегу в слесарную мастерскую и взволнованно рассказываю хозяину, что у меня случилось. Он сочувственно говорит, что все его водопроводчики уже заняты где-то починкой, и он не сможет мне помочь.

Я бегу дальше, в другую мастерскую, запыхавшись, весь мокрый, вваливаюсь в контору и рассказываю, что у меня случилось. Один из бухгалтеров гнусно ухмыляется мне прямо в лицо, но зато там есть свободный водопроводчик и мне обещают, что он придет так скоро, как только сможет.

Вернувшись домой, я застаю в кухне пятерых ребят, которые пялят глаза на мощную струю, дугой бьющую из окна. Я выгоняю их вон.

Во дворе стайка ребятишек окружила струю и подставляет под нее руки. Им очень весело: наконец-то происходит что-то новенькое. Я начинаю вытирать пол, чтобы вода не протекла в квартиру подо мной. Я успеваю покончить с этим, и только тут является водопроводчик, он тащится в подвал перекрыть воду. Он отсутствует целую вечность, потом возвращается, вода хлещет все так же, он снова спускается, крикнув мне на ходу, что, наверное, закрутил не тот кран. Наконец вода перестает бить. Возвращается чертов слесарь и за десять минут ставит новый кран и трубу: все в порядке.