Жена Моцарта (СИ) - Лабрус Елена

— Далеко собрался, Лёвин? — окликнул я его, подтягивая рукава.

— Клянусь, он сам, сам на меня вышел, — трясся он, рискуя обмочить штаны. — Я просто отдал ему запись и всё. Я не собирался её никак использовать.

— Как быстро ты сообразил о чём речь, — подошёл я вплотную. — А всё остальное? Вертолёт. Коттедж. Это мы вроде как просто забудем? Ты серьёзно думал, что вот так подсобишь Сагитову, увезёшь мою невесту и выйдешь сухим из воды?

— Не убивайте, пожалуйста! — упал он на колени. — Пожалуйста! Он меня заставил! — заплакал Артур Лёвин. — Умоляю.

И я бы мог ему напомнить, что Женька, наверное, тоже просила её отпустить, плакала, умоляла помочь. Но этого я не знал. Да и не видел смысла тратить на него время.

Просто плюнул ему в лицо и кивнул своим парням, чтобы увозили.

Что делать с ним дальше, у них уже были чёткие инструкции.

Бледная как смерть Диана стояла у разбитых дверей, когда я вернулся.

Жестковатый, конечно, вышел урок, но как уж получилось.

— Он тоже ляпнул, не подумавши, — я отслюнил от пачки несколько купюр и бросил на стойку. — Это за ужин и дверь, — кивнул я бледному администратору и повернулся к Диане. — Запомни раз и навсегда, девочка: врать плохо. Думай, что говоришь. Ведь за всё, что ты скажешь, кому-то придётся ответить, — я снял с вешалки пальто и кинул ей в руки вещи. — Поехали!

Нам навстречу, слепя и оглушая мигалками, пролетело несколько полицейских машин.

— И что теперь будет? — в ужасе оглянулась она.

— Ничего, — пожал я плечами, барабаня пальцами по рулю в такт дворникам, счищающих с ветрового стекла тут же таявший снег.

— С этим… парнем?

— А, ты про Лёвина? Получит свою долю прописных истин, не усвоенных вовремя, и отправится домой. Не совсем здоровый, но живой. Что мы звери какие.

Она выдохнула и посмотрела на меня.

— Простите, — виновато поёрзала она на сиденье, разом избавившись и от мата, и от фамильярности, и от своей «крутизны». — За то, как я так себя вела. Мне правда стыдно. Я не такая.

— Уверен, так и есть, — смерил я её взглядом. — Из того, что я слышал о тебе от мамы, Ивана, Женьки, я так и подумал, что на самом деле ты хорошая девочка, славная, весёлая, умненькая. А ещё, — я позвал её пальцем и пока мы стояли на светофоре, наклонился к её уху. — Красавица. Таких Бриннов у тебя ещё будет столько! Не стоит из-за него переживать.

Она польщённо хмыкнула. И даже в темноте салона я видел, что покраснела.

— Мы все совершаем ошибки, — сжал я её маленькую ладошку, когда машина тронулась. — Все живём первый раз. Главное, учись их не повторять.

И вот теперь, когда она перестала корчить из себя невесть что, пришла моя очередь задавать вопросы.

— Ты рассказывала про мужчину, что приходил на танцы, когда ты была маленькая.

Она отчаянно закивала, давая понять, что расскажет всё. И описала его со всей тщательностью на какую был способен пытливый детский мозг в том её нежном возрасте, откладывая в памяти детали.

— Может, ты запомнила что-то ещё? Что-то странное, необычное в его поведении?

Она задумалась.

— Не знаю, важно это или нет. Но он забрал трубочку от коктейля и стакан, из которого я пила.

Было ли важно, что Дианой интересовался мой отец? Что забрал посуду, из которой она пила, чтобы сделать тест ДНК? Что хотел убедиться, она моя или нет? Даже не знаю…

Я сдал Диану матери с рук на руки, но мы договорились снова встретиться: ведь я должен познакомить её ещё кое с кем — с её родным дедом. По иронии судьбы, именно Лёвин, провинившийся по всем статьям, должен будет сыграть ключевую роль в освобождении Леонида Михайловича. И пусть только попробует не искупить вину!

Всю обратную дорогу я думал.

Нет, не о Лёвине.

И не о том, как отец узнал про Диану. Узнал и узнал, неважно. Но меня удивило, что он в принципе интересовался моей жизнью. Удивило приятно. Где-то даже кольнуло, что, может, у него и правда не было возможности дать своим сыновьям больше, но он следил, волновался, переживал за нас.

Чёрт! Я думал об этом даже в душе, смывая с себя этот тяжёлый день: определённо надвигающееся отцовство заставляло меня на многие вещи смотреть иначе.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Но какое счастье, что этот день прошёл.

Я прижал к себе мою бандитку и, наконец, уснул крепким и безмятежным сном.

Даже не слышал, как она, вредина, ушла.

Да и ладно, скоро всё это закончится.

И пусть наша игра продолжалась, мы явно уже вышли на тот высший гроссмейстерский уровень, когда дело заканчивается или свадьбой, или взаимным убийством.

Проснувшись, я сладко потянулся на кровати, вдохнул её запах, оставшийся на моих простынях.

И решил, что сегодняшний день мы начнём с утреннего секса.

Хитро улыбнулся. И ей… не понравится.

Глава 44. Евгения

— Что?! Моцарт, нет! Ты не можешь сейчас уйти, — кинула я ему в спину первое, что попалось под руку. На его счастье, мягкую игрушку.

— Конечно, могу, — гаденько улыбнулся он, уже натягивая штаны. — Ты была такой сладкой, детка, — послал он мне воздушный поцелуй и вышел.

Сволочь! Швырнула я в балконную дверь подушку. Беспринципная сволочь!

Оставить неудовлетворённой беременную девушку — это ни в какие ворота!

И как я сразу не поняла, что он задумал, когда, опустив прелюдию и все ласки, что мне нравились, он быстренько кончил и вскочил.

— А вечером ты что мне скажешь? — кричала я, надеясь, что он меня слышит. — Секс нужно заслужить? Надо разочек отсосать?

— Я скажу: детка, ты же создана, чтобы сосать член, — внезапно появилась его лысая голова в проёме балконной двери. — Почему же разочек?

— Сволочь! — кинулась я в его сторону: зажать бы эту шею балконной дверью покрепче. Но пока ползла через кровать, его и след простыл.

Ну и хрен с тобой! Я села, свесив ноги. И злорадно улыбнулась: он же не знает, что у меня сегодня нет занятий. А, значит, я поеду туда, куда он не знает, а я давно собиралась.

Я сунула перстень Бринна в карман шубы, садясь в такси, что везло меня к Кирке.

На пасмурный город второй день падал снег.

Было так уютно ехать в тёплой машине, глядя на заснеженные дома и мосты, укутанные пушистым покрывалом деревья, на неутомимых дворников, прокладывающих в белом покрывале улиц тёмные полосы расчищенных дорожек.

И думать.         

Как странно бежало время.

Оно то словно замедлялось, вмещая в один день столько событий, что хватило бы на целый год, то вдруг мелькало, словно его и не было. Проснувшись утром в понедельник, вчера я вдруг обнаружила, что уже середина пятницы, когда ткнула пальцем в верхний квадрат расписания на доске, медленно доползла до низа и узнала, что в субботу в университете санитарный день, будут травить толи грызунов, толи тараканов (всегда путала дератизацию с дезинсекцией), то есть занятий не будет. А потом вообще ноябрьские праздники и неделя каникул.

— Представляешь? У нас каникулы, — обернулась я к Антону.

Но Бринн, что до этого стоял рядом, отошёл к окну и там уже спорил с кем-то по телефону. Судя по тону, с Моцартом. Только тот позволял себе называть его «мальчик мой» и отчитывать как мальчишку. И Бринну, может быть, это не нравилось, но он ему позволял. Не потому, что терпел, а потому что любил. Искренне. Всегда.

Вчера меня должен был забрать Иван и отвезти к Сашке. Но я была даже рада, что у них там что-то изменилось и приехал Антон. Ему не удалось попасть на нашу встречу с Шахмановым — они с Элей ездили в больницу. Но куда важнее, что им удалось поговорить.

И, судя по его блестящим от радости глазам, удалось даже больше.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Ты сделал Целестине предложение? — спросила я, когда мы вышли на улицу.

— Лучше, — улыбнулся он. — Она согласилась.

— Это был просто предлог, да? Больница? — с подозрением прищурилась я.

— Я так волновался, — сглотнул он. — Боялся, что она догадается. Или что-нибудь пойдёт не так. Но труднее всего оказалось затащить её в тут самую палату, где она раньше лежала. Там всё украсили цветами, лентами. Алый шёлк, чёрные розы. Или чёрный шёлк, алые розы. Я не запомнил, всё плыло перед глазами.