Герман. Интервью. Эссе. Сценарий - Антон Долин

Свет выхватывает в одной из рам лицо-маску с закрытыми глазами. Во сне МАТЬ ТЕДДИ проводит рукой по глазам. Маска выражает тоску и отчаяние.

На шкурах высохла роса —Иль стерлась по пути.Где были лужи, там теперьИ капли не найти.Следы так четки; снят лучомОднообразный тон…И зычен клик: «Час добрый всем,Кто Джунглей чтит закон!»

ПТИЦА-КУЗНЕЦ (в своей раме на ветке). Динг-донг! Динг-донг! Слушайте меня, глашатая в каждом индийском саду!

Нагайна пришла к водосточной трубеИ крикнула Нага Нагайна к себе,Но сторож взял Нага на палкуИ выбросил Нага на свалку.

В нашем саду война, война! Ах, какая же кровавая битва разыграется с часу на час, с минуты на минуту. Динг-донг! Динг-донг!

Нежный голос, как удары молоточка в медную тарелочку.

В умывальной комнате в своей раме ЧУЧУНДРА и ЧУА по две стороны расписного таза на краю ванны.

ЧУЧУНДРА. Тверже! Тверже! У тебя совершенно не получается звук «ки». Я не убеждена, что садовые крысы способны к чужим языкам, вы слишком стачиваете резцы, Чуа. (Протяжно.) Ки-и, ки-ки-и… Теперь вместе и твердо. И постарайся при этом поднять хвост…

ЧУЧУНДРА и ЧУА (приняв неестественные позы, похожие, с их точки зрения, на боевую стойку РИККИ, хором, но на всякий случай негромко). Рикки-Тикки-Тикки-Чк!

За их спиной матовое окно в сад. Неожиданно за матовым окном возникает и трется об него огромная голова НАГАЙНЫ.

ЧУЧУНДРА. Ай!

Рядом с головой НАГАЙНЫ появляется еще большая голова НАГА. Она красная, НАГ, качая головой вправо-влево, пытается заглянуть в умывальную комнату. Обе крысы складывают лапки на груди и с легким стоном торжественно теряют сознание. Матовое окно поднимается, это садовник протирает его тряпками, одна из которых красная.

ДАРЗИ в своей рамке висит головой вниз и в этом непростом положении речитативом выкрикивает оду в честь РИККИ. Во время этой оды РИККИ, надо сказать, любящий подхалимаж, время от времени принимает величественные позы.

ДАРЗИ (гекзаметром). Велик белозубый о Рикки, чистейшим однажды потоком внесенный в наш сад поутру.

РИККИ (встряхнувшись). Все это так, но где же Нагайна?

ДАРЗИ. Великий, белозубый, о Рикки! Мои птенцы приветствуют тебя.

РИККИ. Вот я сейчас сбегаю и выброшу всех твоих птенцов, глупый пучок перьев, или ты не знаешь, что всему свое время…

ДАРЗИ перемещается в естественное положение, головой кверху, пытается стать деловым.

ДАРЗИ. Я готов замолчать для тебя, для героя, для прекрасного Рикки.

РИККИ. В третий раз тебя спрашиваю: где Нагайна?

ДАРЗИ (не выдерживает и опять срывается на гекзаметр). На мусорной куче она у конюшни рыдает о Наге… она…

РИККИ (нетерпеливо). Не знаешь, где она спрятала яйца?

ДАРЗИ (как о несущественном). У самого края свалки на дынной грядке, там, где всегда солнце… Слушай, как красиво получается дальше: «Много недель миновало с тех пор, как зарыла она эти яйца…»

РИККИ (в бешенстве). И ты даже не подумал сказать мне об этом?..

ДАРЗИ. Но ведь Рикки-Тикки не пойдет глотать эти яйца…

РИККИ (срываясь на визг, от возмущения он колотит себя кулачками по животу и голове). Как я с вами живу?! Что за дурацкий сад?! Что за дурацкие птицы в этом саду… Ты знаешь, что маленькая кобра, даже если она наполовину еще в яйце, уже кобра? И что для нее уже нет законов и она может убить тебя, меня, этого мальчика, который до сих пор думает, что змеи ему снятся только во сне, и даже Большого человека с палкой, который делает «бам»!

ДАРЗИ всплескивает лапками, от чего чуть не срывается с форточки.

ДАРЗИ. Но это же яйца, они такие же, как у моих птенцов…

От бешенства РИККИ повисает на хвосте и лупит себя лапками по голове.

РИККИ. Ты, хвост, приделанный к лапам… Если у тебя осталась хоть капля ума, лети сейчас же на свалку, найди Нагайну и сделай вид, что у тебя перебито крыло… И пусть Нагайна гоняется за тобой как можно дольше.

Рядом с ДАРЗИ опускается серенькая и умная ЖЕНА ДАРЗИ и повисает, зацепившись за гардину.

ЖЕНА ДАРЗИ. Немедленно лети к детям. Там ты можешь горланить свои красивые песни о гибели Нага… Мужчины всегда одинаковы, прости его, Рикки… Я сама полечу.

Птицы улетают.

РИККИ прыгает на пол, и рама сопровождает его в этом прыжке.

РИККИ. Ах, как болят лапы, мне кажется, что я разорван на сорок кусков. Но надо все равно идти и закончить это дело. Как не хочется, как страшно.

РИККИ поднимает хвост, пытается его распушить, как щетку, и идет, прихрамывая.

Наверху в доме медленно бьют часы.

ГОЛОС БАБУШКИ. Ричард, не надо будить Элис, но мангуст ушел…

ГОЛОС БОЛЬШОГО ЧЕЛОВЕКА (он старается говорить весело). Но ведь он же зверек, мама. Мало ли какие у него заботы: побегать, покататься в пыли…

АТКИНС (в углу сцены возмущенно). Зверек, покататься в пыли… ну уж так ничего не понимать… Нет, сэр, таким людям даже кота в Англии заводить не следует. (Берет банджо.)

Внизу темнеет. Высвечивается верхняя часть сцены. Мы видим весь дом, всю декорацию. Медленно просыпаются обитатели дома. Кашляет и тяжело встает БАБУШКА. Как от ночного кошмара, медленно приходит в себя, заламывает руки Мать Тедди. БОЛЬШОЙ ЧЕЛОВЕК с закинутой назад головой медленно трет виски. Он говорит что-то неслышное и, видимо, пытается успокоить Мать Тедди. БАБУШКА зажигает огонь под кофейником. Мусорщик, сидя на тачке, сгорбившись, жует лепешку. Прошел садовник с тачкой, постоял над опавшими цветами, покашлял и покачал головой.

Вещи разбросаны, БАБУШКА и Мать Тедди неторопливо, сутулясь, собирают их, и портрет королевы-вдовы в луче солнца тоскливо смотрит со стены. БОЛЬШОЙ ЧЕЛОВЕК переводит стрелку часов, часы опять бьют.

ТАПЕР. Каждый час что-нибудь начинается и что-нибудь кончается в мире Джунглей. Начинается время Великой битвы… и пусть она закончится со следующим ударом часов. Эй, бандерлоги, друзья!..

В красных лучах восходящего солнца на сцену выскакивают БАНДЕРЛОГИ, некоторые тащат дыни, но у большинства сломанные никчемные вещи, то, что образует свалку – старые лопаты, ломаные кресла, прохудившийся котел, ломаная картинная рама, тряпье – чалмы, халаты. Часть тряпья БАНДЕРЛОГИ нацепили на себя. У одной из обезьян большой обломок зеркала. Свет в верхней части декорации не исчез, и лучом, отраженным от зеркала, обезьяна выхватывает унылые маски, фрагменты жизни дома, трудной и безрадостной в это утро.

В полутанце, полуигре на свою песню-речитатив БАНДЕРЛОГИ организуют нижнюю декорацию – мир увеличенных предметов.

БАНДЕРЛОГИ. В лесу отцы наши жили,Велика была их прыть,Они отправлялись в селаЗемлепашцев играм учить.Отцы резвились в пшенице,Отцы топтали ячмень,Отцы качались на веткахИ плясали среди деревень.Потом пришли земледельцы,Не знавшие игр никаких,И наших отцов поймалиИ работать заставили их.Дали им плуги и косы,Научили работам простым,Посадили в домишки из глиныИ… отрезали им хвосты.Мы к ним подойти не смеем,Потому что, узнав нас, тотчасОни придут в наши чащиИ заставят работать и нас!А мы свободны, свободны, свободны!

Под этот крик и визг обезьяны с грохотом бросают утварь в одну кучу, солнечный свет окончательно заливает нижнюю декорацию, верхняя декорация исчезает.

Внизу угол свалки, неподалеку от данных грядок. В центре свалки череп буйвола, золоченое в прошлом кресло с вылезшими пружинами и сломанная виолончель, недавно выброшенная. Это Индия, и свалка уже проросла большими яркими цветами. Дыни на грядках огромны. Земля там темная, на ней отчетливо выделяются крупные белые яйца, яйца выложены узором, и на каждом яйце тоже узор – очковая метка.