Колдунья - Сьюзен Флетчер

И когда я шла, приподняв юбки, наполненные ракушками, я услышала голос. Это был не голос Коры. Я проходила мимо лесов Карноха рядом с изгибом реки. Дневной свет почти угас, но ферма Инверригэн высоко на склоне холма светилась, там звучали солдатские песни. Я остановилась. Прислушалась. Этот голос шел оттуда? Но он послышался вновь — гораздо ближе.

«Это здесь. Слева от меня».

Я стояла очень неподвижно. Ждала.

Вот опять. Едва различимый мужской голос напевал что-то, и он был так слаб, что я подумала: вдруг это душа мертвого человека, ведь я слышала, души могут шептать.

Совсем рядом раздался треск, потом плеск воды, словно кто-то оступился и провалился ногой в Кое. Я услышала проклятие. Потом кто-то икнул. Лоулендский голос.

«Да нет, это не блуждающая душа, а просто человек».

И я подумала: «Иди, Корраг. Ступай домой».

Но когда я еще немного подтянула юбки и направилась к хижине, он окликнул меня. Он услышал треск под моей ногой и спросил:

— Кто там? Кто там в темноте?

Он говорил жалобно, как ребенок. Он продирался сквозь кусты, я слышала, как с деревьев падает снег. Я стояла неподвижно, молчала. Немного испуганная, сдерживая дыхание.

— Ты призрак? Ты здесь, чтобы глумиться надо мной? Ты здесь, чтобы еще и покарать меня в этом… — он споткнулся, — снегу?

Некоторое время мы оба стояли тихо.

Потом я услышала, как сломалась ветка и он запнулся, по-детски вскрикнул. Раздался мягкий глухой звук, словно он тяжело осел на землю. Всхлип. Вздох.

— Ты призрак… — сказал он. — Я не вижу тебя, но чувствую.

Я стояла в темноте, а он плакал. Я слушала его надрывные пьяные причитания, — это были искренние слезы, в которых звучала потеря и печаль. То были рыдания одинокого пьяного человека, и мы слушали их — снег, скалы и я. Мы слышали, как он сказал: «Глен-Лайон…» Мы слышали, как он твердил два слова: «избивать» и «огонь».

Я шагнула к нему. Вглядевшись в темноту, я увидела его — облако волос, глаза-пуговицы. В левой руке он сжимал бутылку. В правой я увидела пергамент, темнеющий на фоне снега.

Я убежала от него.

Убежала подальше. Я шагала сквозь белую пелену, а в ушах стояла его песня, пьяная, полная скорби песня, и его тяжелое дыхание. Кора говорила, что есть такие древние песни, которые поют последние из людей — опустившиеся и одинокие. Они так горюют, умиротворяют свое холодное сердце. И я подумала: «Он поет такую песню», я была уверена. Поднимаясь к хижине, я жалела его. Мне было жаль его и его горькую песню. Я думала: «Защити его, Господи. Успокой его».

Но было еще что-то, кроме жалости.

Я не могла уснуть. Я слышала его песню. Сердце пело ее вновь и вновь, я смотрела на огонь и думала: «Почему я беспокоюсь? Почему оно не оставляет меня — это чувство?»

Я слышала слово «избивать»… Я видела его сверкающие черные глаза.

Да, всегда есть грусть. Всегда есть скорбь. Люди говорят, наша жизнь до краев наполнилась бы тяготами и горем, если бы мы это допустили. Если бы позволили очерстветь своему сердцу.

Возможно, мне нужно было остаться. Присесть рядом с Глен-Лайоном и поговорить с ним. Но что это могло изменить?

У мужчин свои приказы.

Позже я услышала волчий вой.

Остановившись в снегу, я закрыла глаза. Он звучал так печально. Звук отражался от холмов. От Бидеана он полетел на юг и долго еще кружил вокруг Койре-Габайла, словно волк рядом. И каким-то образом вой эхом отразился во мне.

Гормхул. Однажды она сказала: «Приходи ко мне. Когда волк позовет».

«Слушай голос сердца, малышка». И я знала, что должна быть с ней. Я знала, что она та, кто видел, — и я оставила водоросли сушиться на свесе крыши, а коз спать, положив их головы друг на друга, и побежала, побежала.

Разве они не везде? Разве знаки не везде, мистер Лесли? Ох, теперь я это вижу. Они прозрачны, как дождевая вода, как волнение сердца. Тишина падающего снега и черные буквы. Олень пропал, унес свои рога и мудрые глаза на вершины, прошагал через болото, и разве летучие мыши не покинули насиженные места под горбатым мостом перед тем, как мою мать забрали и связали ей руки? А когда я в последний раз слышала сову? Она не ухала уже много ночей.

Мир шепчет нам, и мы должны его слышать. А когда мы не слышим его, то обнаруживаем себя бегущими по пояс в снегу и печальная песнь алкоголика звучит в ушах. Я знала, в чем правда, — я была уверена в этом. Светила утренняя звезда, сучья на деревьях ломались под весом снега, и: «Ты придешь ко мне, когда волк завоет. Придешь».

Я шла. Я бежала к Гормхул. И я быстро бежала в ту ночь — быстро, словно волчий вой пробудил меня, я мчалась вниз по ущелью через скалы и замерзшие лужи. Я бежала на восток, сердце колотилось бум-бум, я дышала вдох-выдох, вдох-выдох, направляясь к пологим склонам Темной горы и думая: «Будь там, будь там», а вдруг ее там не окажется? Что тогда?

Я тащилась вверх по камням. Соскальзывала, разбивала колени.

Но она была там. Она сидела, подобрав под себя ноги и сложив руки на коленях. Ждала.

— Ага, — сказала она.

Я упала. Упала перед ней, положила руки ей на колени, не смущаясь струпьев и кислого запаха.

— Гормхул, я слышала волка — слышала его зов, — прошептала я. — Он выл так горестно… И я пришла к тебе…

Она улыбнулась:

— Почему ты пришла? Ко мне?

— Потому что ты велела мне сделать так!

— Нет. — Она потрясла передо мной пальцем. — Потому что ты знала, что нужно прийти, время пришло.

— Время? Для чего?

Я пытливо смотрела на нее. На короткий миг мне показалось, что я могу видеть даже сквозь нее, сквозь ее кожу — что я могу видеть правду о ней. То, как жесток был мир с этим одиноким, мучимым призраками, полубезумным существом.

Я огляделась. На вершине было так тихо, что я спросила:

— Где Тотиак? Луйрак из Тирей?

Шел слабый мелкий снег. Он не падал, висел в воздухе у ее лица, оседал на бесцветных волосах.

— Ушли.

— Куда ушли?

Она сжала губы, на них мелькнула улыбка, но во взгляде сквозило одиночество.

— Убежали.

— Убежали? Почему они убежали?

Гормхул выдохнула и покачала головой:

— Ты знаешь. Все твои разговоры о даре предвиденья. Ты думаешь, будто во мне говорит белена. Это все тухлые разговоры. Детский лепет… Это не белена говорит.

— Я не понимаю, — прошептала я.

Она вытерла нос ладонью и огляделась. Обвела взглядом вершину Темной горы, пустой очаг и кости животных и на мгновение стала такой бесконечно печальной, что мне захотелось дотронуться до ее руки, чтобы успокоить ее сердце. Но я этого не сделала, потому что она повернулась. Облизнула зубы.