Хранители времени - Янина Жураковская

Зима захлопнул рот — только зубы лязгнули — и гневно замычал. Обнаглевшее alter ego захихикало. Оно уже предложило мне велеть вампиру: а) не дышать и засечь, как быстро он скопытится; б) прыгнуть с обрыва; в) поцеловать в щечку, в плечико и сделать что-нибудь приятное. Поправлять личную жизнь таким образом было стыдно, избавляться от незваного помощника в мои планы не входило, но проучить гордеца стоило.

— Это был не приказ, — мирно заявила я. Зима судорожно дернул головой, но на скулах заиграли желваки. — Поставьте меня, пожалуйста, на землю, Ni'Gw?rr38. Истец в моём лице не имеет к вам никаких претензий. Вы свободны, идите, куда хотите.

— И проклинайте себя, пока смерть опять не сведёт нас, — добавил брат.

Вампир открыл рот. Потом закрыл его. Потом снова открыл. Потом попытался взять себя в руки, но они были заняты.

— Нет, ну какого ведь… лешего?! — тоскливо вопросил он небо. Оно сокрушенно мигнуло звёздами. — Не притворяются, не-ет, они такие и есть, добрые, благородные… Светлые, скоффин их заклюй! Избранные! Знают, что в ловушку идут, но всё равно идут. И я с ними, ибо не смертным решать, когда долг отдан, а лишь тем силам, что двигают море и землю… — Он безрадостно рассмеялся.

— Что-то странное ты сказал, я не понял, — фыркнул Саня. — Почему идём? По причинам морально-этического характера, которых дяде-вампиру не понять. Злобные вопли мы уже вчера проходили (ты тоже там был, должен помнить), решетки на окнах, акулью улыбочку её гнуснейшества и тяжелые цепочки перетерпим как-нибудь. А дальше — плаха, топор, палач… нет, два топора и два палача, нас-то двое! — Брата несло. Он это понимал и рад был бы остановиться, но не мог. — И пусть покемоны местные дружно орут: "На кос-тёр! На кос-тёр!" Мы же Хранители! Наш девиз: "Врагу не сдамся, лучше сдохну героем!" И оставь в покое мозги, не напрягай. Мы вот не напрягаем, разве что Яна по мелочи, решения не умом принимаем, а сердцем. И если нам чего-то хочется, если что-то кажется нам правильным, мы берём и делаем, а не думаем. Ясно?

Вампир нехорошо промолчал. Мне легонько, почти невесомо защекотало затылок — словно подул ветерок, взъерошив волосы, и тут же стих. Зима перевёл взгляд на Сашу, задержал на мгновение…

— Только попробуй, — предупредила я.

— Что? — не понял брат.

— Что? — невинно спросил Зима.

— Никакой телепатии. Никакого гипноза. Это ясно?

Вампир улыбнулся мне, как старший брат пигалице-сестрёнке, требующей купить ей бочку варенья и корзину печенья.

— Неисполнимо, Хранительница, — с неподдельным злорадством сообщил он.

— Бедный Йорик, — в сторону произнёс Саня. — Я знал его, Горацио… Говорил же Идио, с вампиром водиться — что в крапиву садиться, а я не верил, чтоб их всех трижды и четы… Блин! Уж и рот раскрыть нельзя!

Заспанный полуодетый люд, вооруженный всем, что под руку попалось (кто-то на ходу выдергивал колья из соседских плетней), стянулся к корчме быстро. Выслушал разоблачающую проповедь отца Фандория (на части "о тварях злобных, страхолюдных, Тьму славящих, в ей рыщущих", прослезился даже оборотень), ахнул при виде изувеченных в неравном бою братьев, и понеслись отовсюду грозные крики: "Кажному обёртышу по серебряну колу!", "В тычки ведьмарей! Взашей!" и даже "На костёррр тварей!" Канира купалась в гневе народном, как мавка в озере, а потом пришли муженек с сынком и ба-а-альшущего хряка мамке подложили.

Лукан примчался с дровяным колуном, от одного вида которого медведи драпали со всех лап, и, припомнив, видно, что он какая-никакая да власть, заявил, что без ведьмарки с чародеем расправу чинить не след. Но звать их не можно, потому как работа ведьмарья требует… Чего требует, не досказал, но колуном взмахнул весело — люди так и сели. А мужик, ничтоже сумняшеся, продолжал, что ведьмарям, мол, видней, кого заместо собак держать, перекидыш-то не вурдалака, он!.. От новой отмашки людей в землю так и вдавило. Отец Фандорий втихомолку спровадил десяток мужичков понадёжнее за перевёртышем, а Канира стала проталкиваться к мужу — поучить уму-разуму.

— Никому не в попрёк, токмо ради правды людской сказываю! — вещал мужик. — Обёртыш той, конешна, вреден зело, дык ить не жрал никого, надкусывал токмо! А ведьмари слово своё держут, бесей уж повыгнали… Таперча пущай батьку ихнего утишают, а кады угомонят, тады и бары порастабаруем. Моё слово твёрже гороху!

Канька взъярилась.

— Ты што творишь, аспид проклятый? — плачущим голосом закричала она. — Кому заступу чинишь, курохват ненасытный? У всех мужики, как мужики, одна я с дуроломом мыкаюся! То ж тварюка гнусная, зверюга лютая, жадная да вредная, а думка у ей едина, как бы дитятю на клоки порвать да мясой евоной брюхо до отвалу набить! Ей послабу давать — себе лихо чинить! Ох, прибью, Лукашка, волосья повыдеру!

Она выхватила у Ришки помело и грозно замахнулась на супружника. Тот скукожился, как вынутый из воды топляк, но рядом с ним грозной сторожевой башней выросла Горпына, сонная, а потому злая пуще обычного.

— Эва, жескач каков! — громко и даже весело пробасила тётка. — Бешену мужику море по пояс, а бабе, сталбыть, по колены? Много ты, Канька, знаишь, ровно по-писаному гришь, и откель шо беретси? Не оттуль, куды ты посредь ночи шляисси, покель усе честны бабы сплят? Никшни! А тя, волхвуша, — Живодериха нахмурила сросшиеся брови, — за кой надобой к Гриньке понесло с такою-от ратью? — Узловатый палец ткнул в мигом притихших Канириных братьев. — Да в потёмках, аки душегуба ночного? Гляди, старый, камни в тя покель не мечу, но коль надумаю…

Она с силой шибанула кулаком одной руки по ладони другой. Звук был, словно кому-то переломили хребет. Люди сглотнули. У Каниры опустились руки, подкосились ноги, язык приклеился к нёбу, но отец Фандорий стойко вынес удар. А Вихря закивал головёнкой, соглашаясь с тёткой, и такое брякнул, что у матери сердце замерло:

— Мамк, ведьмарей-то не замай, они своё дело знают! Я аще чуток вырасту, да ка-ак пойду! На полночь, в ученье! Госпожа Дженайна мне всё как есть поведала! Ведьмарь не чаровник, им кажный сделаться могёт, было б желанье да к наукам усердье! А окликаться буду вовсе Вихремиром из Ведьминова! Красотища! Мамк, а мамк?

Из окна за балаганом наблюдал оборотень с бездной интереса на раскормленной мордахе и тяжелым самострелом в руках. Улучив момент, он сообщил, что бочка пива опустела, можно второй отряд засылать. Хор хмельных голосов, поддакивая ему, затянул "Скачет груздочек по ельничку". Гриняй упал на колени, посыпая голову пылью. Отец Фандорий волосы на себе рвать не стал, а выхватил из чьих-то рук факел и пошёл поджигать корчму. "Если хочешь что-то сделать, сделай это сам. Дымом зенки проест, выползешь…" — бормотал он. Но на дороге у него встал безумный, всклокоченный Гриняй, рванул на груди рубаху и заорал, что есть мочи: "Кровь пей, а «Яблочка» мово не трожь!". Негромко щелкнуло, и волхв, выронив факел, с воплем схватился за мягкое место. Народ пугливо колыхнулся. Оборотень перезарядил самострел.