Попутчики. Астрахань – чёрная икра. С кошёлочкой - Фридрих Наумович Горенштейн

древнерусской княжне, которая каким-то образом, возможно путём переселения душ, оказалась дочерью председателя Астраханского облпотребсоюза.

Я понимал, что долго в таком состоянии находиться невозможно, что моему со-знанию, а значит, моей жизни грозит ещё бо́льшая опасность, чем вчера у топкого островка. И когда Иван Андреевич сообщил мне, что, пока мы ездили к лотосу, звонила Москва, меня разыскали через Марину Сергеевну и срочно вызывают по делам профессиональным, я понял, что спасён.

Я тепло простился с Иваном Андреевичем и мысленно простил ему все его дурные стороны, которые созданы в нём холопами его. Впрочем, то, что кажется нам дурным с позиций нравственных, часто является необходимыми деловыми качествами с точки зрения конкретной профессии. В описанных мною условиях пригодность того или иного лица к руководящей должности определяется не книгами нравственного содержания, а скорее, учебником по психологии скотоводства. Правда, я сомневаюсь в наличии подобного учебника, ибо он должен быть написан не скотоводом, а скотом. Всякая свинья или овца предпочитает человеколюбивого начальника, но в то же время даёт ему отрицательную оценку как профессионалу, разоряя огород или самовольничая иным способом.

Итак, я простился с профессионалом Иваном Андреевичем, я простился с малознакомой мне нянькой из его дома. Я не простился с Хрипушиным и Бычковым, но они простят это мне, если вообще обратят на это внимание. Гостей им приходится сюда возить много, и самых разнообразных. Ну, с Томочкой я простился ещё вчера, а каким образом, читатель знает. Крестовников был в Астрахани в управлении, и Иван Андреевич предупредил его, что он должен меня проводить. Значит, с Крестовниковым я прощусь в аэропорту, там, где с ним познакомился.

Простился я и со Светланой Глазковой, именуемой мною Оснельдой. Она сказала, что скоро приедет в Москву. Но я знал, что она не приедет, потому что она уже «была» и я её «помнил».

Гул катерного мотора, который должен был отвезти меня в Астрахань, окончательно отрезвил. Мы быстро понеслись. Мелькнуло село Житное, мелькнул Четырёхбугорный маяк, мелькнула Бирючья Коса. Всё уже обесцененное, безвременное, лишённое поддержки моего со-знания. И постепенно жёлчно-сатирическое состояние опять вернулось ко мне, и я даже осмелился мысленно подтрунивать над своими недавними ослепительными чувствами. Это была здоровая реакция организма на чрезмерное перенапряжение разума и тела.

Более двух часов шума, плеска и скорости совсем утомили меня, я задремал и проснулся от жары. Я опять был в горячей Астрахани. В заповеднике, среди воды и ветра, гораздо прохладней и гораздо легче дышится. У пристани меня ждал знакомый газик с шофёром-казахом и Крестовниковым. Крестовников был то ли смущён, то ли раздражён, я это почувствовал, но старался держаться дипломатично, очевидно, выполняя инструкцию Ивана Андреевича. Говорил он теперь со мной только на деловые темы. Сначала спросил, где книги об Астраханском крае, которые он мне дал. Я ответил, что оставил их на «Плюсе». Тогда он указал мне на объёмистые упакованные пакеты. В пакетах было несколько банок зернистой икры, несколько банок икры паюсной, связки сочной янтарной воблы, а также металлические коробочки консервированного балыка.

– Икра и вобла – подарок от Ивана Андреевича, – сказал Крестовников, – а за балык вам придётся заплатить, поскольку он не с облпотребсоюзовской базы.

И назвал сумму. Я ответил, что за подарок благодарю, но от балыка, к сожалению, отказываюсь, так как поиздержался и денег у меня осталось только на билет. Крестовников положил пакет с балыком назад под сидение, пакеты с икрой и воблой попросил спрятать в чемодан и прикрыть моими вещами, так как в аэропорту предстоит таможенный осмотр пассажиров. Я, правда, был удивлён, каким это образом от таможенников можно укрыться в собственном чемодане. Но сделал, как предложил Крестовников. Мы поехали той же, запомнившейся мне дорогой мимо высохшей речки-скелета. В последний раз ощутил я на своих губах привкус тяжёлой, пряной астраханской пыли.

Таможенный осмотр был весьма строг, самый настоящий, пограничный, и я даже разволновался. Перед трапом, ведущим в самолёт, стояла длинная скамейка, и пассажирам предлагали ставить на неё свои вещи, в которых ковырялись таможенники. Непосредственно передо мной задержали с недозволенным для вывоза из Астрахани рыбным грузом какого-то восточного человека. Тот кричал, ерепенился, показывал какие-то бумаги, но было ясно, что он уже в руках закона и вряд ли куда-либо полетит. Были, конечно, в основном случаи мелкие, кончавшиеся просто конфискацией товара. Люди знали о таможенном осмотре и боялись рисковать. Но восточный человек или был не осведомлён, или слишком уж хитёр себе во вред. Он вёз чемодан воблы, а это уже уголовщина по статье – спекуляция и хищение.

Я оглянулся. Крестовникова не было. Он ушёл, испарился, не попрощавшись. Наверно, из-за Томочки. Что-то она ему обо мне наболтала. Да и Ваал с ними. Я никого из них не хочу помнить, кроме Оснельды. Однако сейчас мне даже и не до Оснельды. Другое душевное состояние, другая температура тела. Стучит сердце, стучат пульсы в висках и у запястий. Я боюсь закона, я боюсь палачей-фельдфебелей с красными, кровяными пятнами под фуражками. С бархатно-зелёным околышем фуражечки. Может быть, Крестовников, этот выродок рода миллионеров, бывших владельцев волжской икры, умышленно подложил мне опасный груз в чемодан? Ведь у него было преступное, враждебное лицо. «Выложить всё самому, – мелькает мысль, – признаться во всём, пока не поздно».

– Следующий.

Механически ставлю свой нелегальный чемодан на скамью правосудия. «Как глупо, как глупо, – стучат пульсы, – вот тебе, вот тебе, вот тебе и путешествие в Астрахань».

– Откройте чемодан.

Открываю с решимостью лунатика.

– Ваш билет.

Даю билет. На красном пятне под козырьком фуражки проступают глаза. Глаза смотрят на меня. Руки сыщика-профессионала делают несколько быстрых, цепких движений внутри чемодана по моим мятым брюкам и рубашкам. Отдают билет.

– Можете идти. Следующий.

Гулко ступаю по авиалестнице, ведущей в родную Москву. Недозволенные к вывозу рыбные деликатесы летят вместе со мной, чтоб участвовать в моих московских завтраках и ужинах. «Значит, – думаю, усаживаясь в кресло у круглого оконца, – мой внешний вид человека приличного обманул и расположил к себе. Значит, инстинкт ищейки не сработал». Однако уже в воздухе понимаю: предупредил таможню Иван Андреевич. Недаром таможенник в билет заглядывал, фамилию читал. «Все привилегии только по ведомости», – как говорит наш бухгалтер Аминодав Моисеевич Русишер. Аминодав Моисеевич – это уже не Астрахань, это уже московский персонаж. Хоть до Москвы ещё не то чтобы далеко, а скорее высоко.

Сядем или не сядем – вот в чём вопрос. Я его задаю себе всегда, когда поднимаюсь в воздух. Всякий понимает, что летать самолётами не следует, и все летают. Картёжный азарт: даже когда не