Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Лора Жюно

опять спросило об отце своем, ему отвечали, что он в Бюсси[60]. Тогда глаза бедного малютки, уже не столько живые, как прежде, загорелись на минуту, и он сказал:

— Маменька! Пойдем в Бюсси.

Поехали, хоть и знали, что не найдут того, кого ищут. Когда карета подъезжала к дому, ребенок подпрыгивал на коленях матери и бабушки и, хлопая ручонками, говорил: «Папа! Папа!» Он сам взошел по лестнице и обежал все комнаты. Голос его сделался радостен: он думал, что отец играет с ним, прячась от него, и потому, встречая запертую дверь или задернутый занавес, тихонько подкрадывался поймать его. Так обежал он весь дом. Мать шла за ним и тихонько плакала. Тщательно обыскав все комнаты, малыш пошел на руки к матери и сказал дрожащим голосом:

— Маменька! Папы нет здесь. Поедем в Дижон.

В Дижоне он опять начал жаловаться и спрашивать:

— Где папа?

— Он в Сомюре, душа моя! — отвечала ему мать.

— Поедем в Сомюр.

Врач предписывал только развлекать мальчика, и потому слушались всех его капризов и исполняли все его желания. Почти год прошел таким образом в путешествиях из Дижона в Бюсси, в Сомюр и всюду, где ребенок думал найти своего отца.

Наконец он сделался так слаб, что не мог переносить движения кареты и не сходил с рук матери и бабушки. Он уже не плакал: только иногда, обманутый каким-нибудь сходством, видел своего отца на улице или в ком-нибудь из приходивших к его матери гостей и горько плакал, заметив свою ошибку. Такое состояние не могло держаться долго: ребенок совершенно ослабел, у него началась сухотка. Самые искусные медики Дижона объявили, что не в силах помочь ему. Отъезд отца стал той бурей, которая надломила этот цветок, и он тихо угасал, все призывая отца.

Однажды в Мальмезоне, вскоре после моего замужества, рассказывали как-то вечером истории о необыкновенных детях. Я пересказала историю моего бедного племянника, за несколько дней перед тем услышанную мной. Первый консул обратил на нее особенное внимание, хотя вообще не слушал таких рассказов.

— Может быть, вы употребили во зло привилегию всех историков, — сказал он, — и из самого простого случая сделали роман, где герой — двухлетнее дитя.

— Генерал Жюно поручится за меня, — отвечала я. — Со своей стороны могу уверить вас, что не только не прибавила ничего патетического к моему рассказу, но еще исключила многое. Если бы вы слышали, как рассказывает эту историю моя невестка, которая сама качала бедного ребенка во все время его болезни, вы нашли бы, что мой рассказ слишком холоден.

Первый консул прохаживался несколько минут не говоря ни слова. Известно, что так всегда делал он, когда был занят какой-нибудь мыслью. Вдруг он поднял голову и сказал, оглядываясь вокруг:

— А где Корвизар? Я просил его не уезжать, не поговорив со мной.

Корвизар, который с Бурьеном расхаживал в передней галерее, тотчас пришел.

— Послушайте, — сказал ему Первый консул, — может ли ребенок умереть от тоски по кому-нибудь, кого он очень любит? Например, по своей кормилице?

— Не думаю, — отвечал Корвизар. — Впрочем, все возможно. Только это должен быть очень редкий пример, и счастье, что так; а иначе что бы стали мы делать? Тогда нельзя было бы отнять ребенка от кормилицы.

Первый консул поглядел на меня с торжествующим видом и сказал:

— Я был уверен в этом!

В свою очередь я сказала, что, мне кажется, доктору не так поставили вопрос, и просила позволить мне спросить его иначе.

В немногих словах я повторила историю моего племянника. Доктор, едва дослушав меня, воскликнул, что это совсем иное дело; что кормилицу заменяет няня, которая тоже заботится о ребенке и в те же часы дает ему есть; но привязанность, разрушенная отсутствием, как то случилось с моим племянником, который видел, что отец его уехал и не возвращается, могла стать причиной и смерти. Это даже не редкость.

— В моих записках, — сказал Корвизар, — имеется множество примеров душевных болезней детей. Если б я показал их вам, генерал, вы бы удивились, что в этих юных сердцах есть не только зародыши страстей, но и страсти, у иных детей в ужасающей степени. Например, ревность. Да, она убивает, как яд, детей трех лет и даже моложе.

— Итак, вы думаете, что маленький Жюно умер от печали, не видя своего отца? — спросил Первый консул.

— Не могу усомниться в этом, судя по словам госпожи Жюно, тем более, что она без намерения перечислила все симптомы болезни, которая, впрочем, поражает только необыкновенно чувствительные души. Дитя это умерло к своему счастью, потому что ему худо было бы жить на свете, — прибавил Корвизар. — Жизнь была бы для него тягостной борьбой.

Пока Корвизар говорил, Первый консул несколько раз тер себе лоб. Очень заметно было, что его тревожило воспоминание о том, как постоянно он отказывал моему деверю, когда тот усиленно просился в Европу. Я уверена даже, что если бы свет прямее падал на глаза его, в них заметила бы я слезы.

— А деверь ваш теперь еще в Париже? — спросил он у меня.

— Да, генерал.

— Скажите ему, что я хочу видеться с ним… А Жюно знал, как умер его племянник?

— Не думаю, генерал.

Бонапарт провел еще раз рукой по лбу и тряхнул головой, будто желая отогнать тяжелую мысль; он не любил долго показывать свои душевные движения и, пройдясь еще раз по комнате, остановился перед Корвизаром и с самой комической нетерпеливостью спросил у него:

— А что лучше, Корвизар: когда есть медики или когда не было бы их вовсе?

Новый Гиппократ ответил на дерзко-насмешливый взгляд, которым сопровождался этот вопрос, почти таким же взглядом и потом воскликнул:

— Ах, генерал! Если хотите, чтобы я вам сказал по совести, то вот мой ответ: мне кажется, что лучше бы их не было!

Все изумились.

— Да, — продолжал Корвизар. — Только для этого необходимо, чтобы уж не было и добрых женщин.

Глава XXVII. Два ужасных происшествия

Я уже говорила, кажется, что днем свадьбы моей назначили 30 октября. Приготовления продолжались в полную силу. Генерал Жюно разъезжал целое утро и к обеду появлялся у нас. Карета или кабриолет его были при этом всегда наполнены рисунками, образчиками и множеством безделушек для меня и моей матери. Он не забывал также с первого дня помолвки и до свадьбы привозить мне каждый день букет цветов. Эти букеты составляла знаменитая госпожа Бернар, цветочница Оперы. Она делала их с удивительным искусством, в котором могут быть у нее последователи, но слава