Убийца Шута - Робин Хобб

— Я же сказала, это особенный сон. Он будет продолжаться, и я обязана запомнить его и спрятать.

Улыбка сползла с его лица.

— Зачем?

Я пожала плечами.

— Я просто должна. Он ведь гораздо длиннее. После того, как прошли ложные волки, я нашла на земле крыло бабочки. Я подбираю его, но оно растет, все больше и больше, а под ним оказывается бледный человек, белый как мел и холодный, как рыба. Я думаю, что он мертв, но он открывает глаза. У них нет цвета. Он не говорит, только протягивает ко мне руку. Он умирает, и его глаза становятся рубиновыми…

Мой отец поставил чашку на край блюдечка. Она наклонилась и упала, разливая чай по столу.

— Проклятье! — закричал он незнакомым голосом и внезапно вскочил, опрокидывая скамью.

— О, сэр, не беспокойтесь, я все уберу, — воскликнула Тавия и схватила тряпку.

Мой отец отошел от стола, тряся обожженной рукой. Я съела последний кусок поджаренного хлеба с маслом. После таких снов я просыпалась очень голодной.

— Скоро приготовится бекон? — спросила я.

Майлд принесла блюдо к столу. Они слегка пригорели, но мне понравилось хрустеть ими.

— Мне нужно отойти ненадолго, — сказал отец.

Он пошел к двери, открыл ее и уставился на грязный кухонный двор. Он глубоко вдыхал холодный зимний воздух, пробирающийся в кухню.

— Сэр, хлеб опадет! — запротестовала Тавия.

Он ничего не сказал, но шагнул на улицу без плаща или пальто.

— Мне нужна бумага! — заплакала я, расстроенная его пренебрежением к моему сну и моей просьбе.

— Возьми, что тебе нужно, с моего стола, — сказал он, не глядя на меня, и закрыл за собой дверь.

В этот день я его больше не видела. Я знала, что он занят делами поместья. Были выбраны комнаты для кузины, постельное белье вытащили из кедровых сундуков и проветрили, очистили дымоход и обнаружили, что какая-то птица свила в нем гнездо. В следующие два дня хаос нарастал. Наш дворецкий Рэвел был в полном восторге от работы и бегал туда-сюда по дому, придумывая все новые задания для слуг. К нашей двери прибыла вереница чужаков, каждый встречался с отцом и Рэвелом и осматривал усадьбу. Выбирали ремесленников и рабочих, горничных и ребят, и некоторые из них на следующий день вернулись со своими инструментами, чтобы начать работу. А другие пришли с тележками, полными вещей, чтобы переселиться в часть дома, предназначенную для слуг.

Казалось, куда ни шагни, везде что-то происходит. Люди драили полы, полировали дерево, выносили мебель из кладовок. Плотник и его помощники начали ремонт протекающей крыши в одной из оранжерей. Среди этого шума и суеты я вернулась к своим тихим тайным тропам. Никто и не заметил. Всякий раз, когда я видела отца, он с кем-то разговаривал, или изучал бумаги, или хмуро бродил по дому с Рэвелом, который висел у него на локте и жаловался на что-нибудь. Когда он замечал меня, то улыбался, но в его глазах была такая грусть, а в лице — такая боль, что мне хотелось убежать и спрятаться.

Что я и сделала. Я взяла бумагу, чернила и перья с его стола, и, раз уж он сказал, что можно брать все, что мне нужно, захватила хороший пергамент, его лучшие цветные чернила и перья с медными наконечниками. Свечи я тоже взяла. Большинство маминых ароматических свечей я собрала и спрятала в своей комнате, где они наполняли ее запахом сундук с одеждой и мои сны. Еще я взяла высокие белые свечи, которые медленно горели, и спрятала их в моей тайной комнате.

В эти дни, пока отец забыл обо мне, я брала много вещей. Я собрала старый хлеб и сушеные фрукты, нашла прекрасный деревянный ящик, чтобы спрятать еду от крыс. Я взяла кувшин и пробку, чтобы хранить воду, и треснутую чашку, по которой никто не станет скучать. Я взяла шерстяное одеяло, которое оставили на улице, потому что Тавия сказала, что его погрызли мыши и оно годится только на тряпки. Суматоха в Ивовом лесу была такой, что я безнаказанно тащила все, и никто не замечал, думая, что кто-то другой унес пропавшую вещь. Я нашла красно-оранжевый коврик, который оказался чуточку большеват для моей норки. Я загнула его у стен, сделав из комнаты гнездышко. Из маминых припасов я взяла лаванду, которую мы собирали, и пакетики с другими ароматными травами.

Мое убежище стало очень уютным. Я ходила к нему не через кабинет отца. Почему-то мне казалось, что ему не понравится, что я провожу там много времени, поэтому я нашла потайную дверь в кладовке и построила перед ней стену из коробок с соленой рыбой. Я оставила достаточно места, чтобы можно было пролезть за ними, открыть потайную дверь и протиснуться внутрь. Я прикрывала ее, но всегда следила, чтобы она не захлопнулась. Я никогда не трогала защелку, которая открывала дверь со стороны кладовой, а просто оставляла ее слегка приоткрытой.

Я сделала пометки в лабиринте и смела мышиный помет и паутину в сторону. Вдоль всего пути я повесила пучки ароматных трав, так, что даже в полной темноте могла учуять дорогу. Я ее быстро запомнила, но та страшная ночь не забылась.

Я обнаружила, что коридоры лабиринта оказались шире, чем рассказывал отец. Я подумала, что он или знал об этом, но солгал мне, или эти коридоры и впрямь были для него слишком малы, и он не пользовался ими. Изучение других коридоров пришлось отложить. Мне нужно было записать много старых Снов, и каждый из них описать во всех подробностях, какие я только могла выжать из своей памяти. Я записала сон о летящих кроликах, и еще один — о гобелене с высокими золотоглазыми древними королями. Мне потребовалось шесть листов бумаги, чтобы описать сон о бледном как рыба мальчике в лодке без весел и о том, как он продал себя в рабы. Я записала сон о своем отце, как я разрезала его грудь, вынула сердце и сжимала его, выдавливая всю кровь до капли.

Я не понимала сны, которые записываю, но думала, что в один прекрасный день кто-то их поймет. Я писала, пока мои пальцы не окрашивались во все цвета чернил, а руки не начинали болеть. Потом я брала еще бумагу и писала дальше.

А ночью, в кровати, я читала. У мамы было всего три собственные книги. Одна из них — про травы, ее подарила Пейшенс. Мой отец когда-то принес Пейшенс, и, наверное, она отдала ее Молли, когда они оба считали его мертвым. Вторая книга рассказывала о цветах, а третья — о пчелах. Ее она написала сама, и это была не книга и не свиток, просто несколько страниц, связанных лентами через дырочки. Скорее, это был ее дневник о пчелах, и я очень его любила. С первой до последней страницы я видела, как ее почерк становится более уверенным, наблюдения — острее, знания — шире. Я перечитывала его снова и снова, и пообещала себе, что весной я займусь ее ульями.

Пейшенс всю жизнь покупала книги и рукописи. Многие из них были разграблены в библиотеке замка Баккип. Некоторые из них были очень дорогие, в дубовых обложках, с кожаными ремнями и серебряными гвоздиками — льстивые подарки тех времен, когда Чивэл был будущим королем, и все шло к тому, что когда-нибудь она станет королевой Пейшенс. Этих прекрасных книг осталось немного. Большинство из них она продала в темные дни войны против пиратов с красных кораблей. Те, что остались, были тяжелые и, к сожалению скучные. Они описывали раздутую славу династии Видящих, сказки лицемеров, а не учителей. Во многих местах Пейшенс начеркала свои язвительные заметки о правдивости того, что читала. Зачастую они вызывали у меня безудержное хихиканье: такого мне бы никто никогда не рассказал. Ее замечания выцветали, поэтому, где бы я их не находила, я подправляла их черными чернилами.

Собственные книги Пейшенс были очень разнообразные и весьма потрепанные. Книга о ковке лошадей и кузнечном деле пестрели заметками о ее собственном опыте. Были книги про бабочек и птиц, про знаменитых разбойников и легендарных морских монстров. Был старый пергамент об управлении пикси, о том, как заставить их делать всю работу по дому, и набор маленьких свитков о перегонке и создании ароматных духов. Было три старых таблички, очень потертые, о способах восстановления плодородности женщины.

Но я быстро обнаружила, что это были не самые интересные книги в Ивовом лесу. Самые увлекательные были спрятаны и забыты. В беспорядке старого кабинета Пейшенс я нашла перевязанную пачку писем. Самые старые, в коробке с цветами, давно потерявшими цвет и аромат, были связаны кусочком кожаного шнурка. Это были задушевные послания молодого человека, с большой страстью и еще большей сдержанностью обещавшего девушке, что он приобретет славу и богатство, которые искупят отсутствие благородного имени. Он умолял ее подождать, пока он не сможет прийти к ее отцу и с честью потребовать права жениться на ней. Последнее письмо было помятым и покрыто пятнами, будто девушка часто плакала над ним. В нем он бранил ее за желание убежать с ним и забыть про свою честь и про разбитое сердце отца. Я догадалась, что они обменялись поцелуем, и родственники леди Пейшенс увезли ее в долгое путешествие по Бингтауну и Джамелии, чтобы воздействие их культуры и искусства отдалило девушку от горячих молодых конюхов. Леди Пейшенс пропала почти на два года. Молодой человек обещал ей, что будет ждать, будет продолжать думать о ней и работать. Он слышал, что набирают солдат: работа тяжелая, но хорошо оплачивается. В то время, пока она путешествует, он готов искать счастья и приобрести все, чтобы гордо встать перед ее отцом и попросить ее руки.