В поисках Великого хана - Висенте Бласко Ибаньес

Иногда резкий окрик какого-нибудь туземца, отца или брата одной из краснокожих красоток, заставлял ее отпрянуть назад и скрыться. Но чаще всего трудности, связанные с взаимным непониманием, не препятствовали молодым людям составлять пары и уединяться в лесу, куда белый мужчина уводил, обняв за гибкую талию, женщину, которая, отдаваясь всем своим существом радости видеть в куске стекла собственное изображение, любоваться извивами ожерелья из гладких блестящих зерен на розоватых магнолиях своих грудей, казалось забывала о своем спутнике.

Внимание наших пажей привлекла еще одна кучка матросов, над которой поднимались султаны тонкого, прозрачного синеватого дыма. Казалось, будто внутри составленного этими людьми круга происходит какая-то религиозная церемония, сожжение в огне приношений в честь неведомых божеств.

Молодые люди увидели тут и индейцев с женами; туземцы, усевшись на землю, держали в руке тлевшую с одного конца головешку — при ближайшем рассмотрении, свернутую трубкой траву, которую они подносили к губам и дым которой втягивали в себя. После открытия острова Гуанаани адмирал и многие его спутники не раз обращали внимание на сухую траву, которую возили в своих пирогах индейцы, встречавшиеся им во время плавания от острова к острову. Белые никак не могли понять назначения этих сухих ломких листьев, предполагая, что, несмотря на свой едкий запах, вызывавший у испанцев кашель и слезы, они все же съедобны. И лишь здесь, на берегах этой кубинской бухты, им впервые пришлось увидеть, как тлеют эти свернутые из травы головешки, называемые туземцами табаком, и лишь здесь они впервые полюбопытствовали, что представляет собою их дым.

Матросы и юнги по нескольку раз затягивались предложенной им индейцами головешкой, но чаще всего дело кончалось тем, что, закашлявшись и почувствовав тошноту, они старались поскорее отдать табак кому-нибудь из товарищей. Некоторые, напротив, легко перенося эти затяжки, повторяли их, сообщая о своих подвигах, для первого раза весьма удалых, раскатами громкого смеха.

И никто из находившихся тут не мог, конечно, предвидеть, что этот обычай бедных и забитых подданных Великого Хана, у которых не было даже одежды, чтобы прикрыть наготу, распространится по всему миру и станет всеобщим и наиболее терпимым пороком.

Фернандо Куэвас, подражая другим, пожелал взять в рот одну из таких головешек со стелющимся над ней синеватым дымком. Ему нравилось быть на глазах у Лусеро таким же, как наиболее отчаянные и закаленные моряки с «Санта Марии», и он делал героические усилия, чтобы сдержать кашель и тошноту, подступавшие к его горлу из-за необычности ощущений при первых затяжках. Он испытал, впрочем, даже своеобразное наслаждение, так как вдыхание этого чертовски пахучего дыма действовало успокоительно и усыпляюще.

Юноша и молодая девушка покинули кучку курильщиков и, решив устроиться где-нибудь между деревьями, удалились в начинавшийся тут же лес. Здесь, оказавшись в относительно уединенном месте, Лусеро отдала дань женскому любопытству и захотела попробовать вкус головешки, которую Фернандо принес с собой. Сделав затяжку, она закашлялась, и у нее из глаз потекли слезы, но настойчивые уговоры Фернандо, который был, казалось, в восторге от этого развлечения, заставили ее повторить попытку найти удовольствие в дыме, спускавшемся по ее глотке, как болезненная и одновременно щекочущая царапина. Они поочередно прикладывались к этому свернутому трубкой пучку сухих листьев, и, прежде чем тот полностью выгорел, Лусеро, бледная как полотно, закрыла глаза и опустила голову на плечо Фернандо.

Все завертелось у нее в глазах, совсем, по ее словам, так же, как в первый день плавания, когда она узнала, что такое качка и морская болезнь. Фернандо тоже страдал от какого-то недомогания в желудке и в голове из-за большого числа сделанных им затяжек, и оба слуги, отказавшись от прогулок по лесу и окрестностям, продолжали неподвижно сидеть на месте, опираясь один на другого, как если бы они спали, и вместе с тем отдавая себе полный отчет, в чем причина головокружения, пока не наступил вечер и им не пришлось сесть в баркас, чтобы возвратиться на флагманский корабль.

На следующее утро адмирал распорядился вытащить «Санта Марию» на берег, и вся команда этого корабля вместе с частью матросов двух других каравелл принялась чистить его днище и конопатить швы на его корпусе. Судно было поставлено посреди устланного мельчайшим песком обширного пляжа, и те, кто чистил его, двигались вокруг корабельного остова, соскабливая траву, успевшую нарасти на досках за время плавания по океану, чтобы затем покрыть их основательным слоем вара. Тут же пылал очаг, на котором кипели котлы с этой черною массой, смрад которой поглощал и окончательно забивал, казалось, благоухания, источаемые начинавшимся сейчас же за пляжем лесом. Корабельные слуги разносили большие чаши с битумом, выливая их содержимое на свсжевыскобленные доски.

Лусеро, как паж адмирала, была свободна от этих работ. Дон Кристобаль, наблюдавший за ремонтом своего корабля, в этот понедельник отказался от обычной поездки вверх по реке. Фернандо Куэвас был тоже освобожден от работ и не конопатил, как другие матросы, днище «Санта Марии».

Магистр Диэго, ботаник, оценивший сметливость и добросовестность этого юноши и постоянно хваливший его за растения и цветы, которые, возвращаясь с суши, тот всегда приносил ему для изучения, попросил адмирала снять с этого корабельного слуги всякие другие обязанности, чтобы он мог в течение целого дня заниматься сбором растений в этих таинственных лесах.

Итак, двое молодых людей, миновав бойо на побережье, углубились в зеленый сумрак тропических зарослей. Лес показался им еще необъятнее и таинственнее, чем накануне. Теперь в его пределах не было никого из испанцев. Исчезли даже индейцы. Все были возле разлива, вокруг вытащенного на пляж корабля, и против тех каравелл, которым предстояло, в свою очередь, быть вытащенными на сушу.

Существование человека чувствовалось лишь там; чуть подальше — и оно становилось неощутимым, подавляемое, казалось, кипучей деятельностью животного мира и могучим дыханием роскошной растительности. Переходя от восторга к восторгу, продвигалась юная пара по этому хаосу из прижимающихся к земле цветущих растений или исполинских деревьев, связанных между собой густыми с плетениями лиан. По временам между колоннами древесных стволов поблескивали, сейчас же за устьем реки, вольные океанские воды. Эта лазурная полоса, играя контрастами света и тени, приобретала близ берега розовато-опаловую окраску, переливаясь цветами радуги, словно створки огромной раковины-жемчужницы.