В поисках Великого хана - Висенте Бласко Ибаньес

Он рекомендовал, наконец, еврею-полиглоту из Мурсии и матросу из Айамонте, плававшему у побережья Гвинеи, применить искусную дипломатию, с тем чтобы выяснить в первую очередь, союзник ли Великого Хана тот индейский монарх, с которым они рассчитывают встретиться, или, напротив, враг, и уже в зависимости от этого вести себя так или иначе во время предполагаемых переговоров.

После ухода послов адмирал в ту же ночь с помощью квадранта «взял высоту» и заявил, что, по его подсчетам, они прошли от острова Иерро тысячу сто сорок две лиги, — на самом деле тысячу пятьсот шестьдесят, — и что место, где он находится, то есть Куба, материковая земля, а вовсе не остров.

О последнем Колон говорил с непоколебимой уверенностью. Почва, попираемая его ногами, была почвой Азии. Быть может, это была какая-нибудь отдаленная и малоцивилизованная провинция во владениях Великого Хана, куда лишь время от времени заглядывали его купцы и капитаны его кораблей, но все же это была Азия.

Индейцы в беседе с Колоном упоминали об острове, который они чаще всего называли Бойо. В действительности в таком понимании этого слова виноваты сами испанцы, которые, слыша, как туземцы без конца повторяют слово «бойо», — так на некоторых островах называют дома, — решили, будто это название какого-то острова. Позднее недоразумение выяснилось, и Колон понял, что настоящее название острова — Бабеке (речь шла об острове Гаити, названном впоследствии Эспаньолой).

На Бабеке золота — непочатый край, и еще есть жемчуг. Некоторые пожилые туземцы из поселения на берегу той кубинской бухты, в которой стояли на якоре испанские корабли, утверждали, будто жители Бабеке, и мужчины и женщины, носят золото и на шее, и на руках, и на ногах, и не только золото, но и множество вязок жемчуга. Выкладывая подробности об этом острове несметных сокровищ, индейцы неизменно указывали рукой на юго-восток, почти в том направлении, куда надлежало бы плыть испанцам, возвращаясь на родину.

Колон проникся уверенностью, что яркий луч истины осветил его географические концепции.

Бабеке, без сомнения, и есть остров Сипанго, оставленный ими у себя за спиной, прежде чем они прибыли к этому побережью материковой земли, принадлежащей к Азии и к владениям Великого Хана.

Нужно повернуть носы каравелл так, словно они отплывали в Испанию.

Теперь он знал, где же этот Сипанго — «остров с золотыми кровлями»; следовало как можно скорее отправиться к этому острову, отложив обследование материковой земли на будущее.

Глава II

О том, как Лусеро, наглотавшись дыма тлеющей головешки, заболела на суше морской болезнью и как она и Фернандо повторили первые шаги Адама и Евы.

Пока двое белых шагали в качестве послов адмирала внутрь страны, сам он решил использовать якорную стоянку в этом своего рода озере, образуемом рекой при ее впадении в море, в этой превосходной, глубокой гавани без подводных камней и с отличным пляжем, чтобы вытащить на берег корабли.

Он вошел со своей флотилией в этот разлив, поднявшись до того места, где вода стала пресной. Высадившись, Колон поднялся на пригорок, чтобы рассмотреть оттуда окрестности, но ничего не увидел из-за густых лесов, как всегда свежих и благоуханных. Воздух здесь был насыщен запахами ароматических трав, и зеленое лоно рощ, оглашаемое немолчным пением птиц, трепетало от зари до зари.

Сразу же на плотах и в челноках появились индейцы, чтобы получить погремушки и вязки стеклянных бус в обмен на все ту же хлопковую пряжу и сети, в которых они спали, — гамаки.

В воскресенье 4 ноября адмирал на рассвете сел в свою шлюпку и велел отвезти себя на берег, где он хотел пострелять из арбалета птиц, пение которых так услаждало его накануне.

Мартин Алонсо Пинсон с пикой в руке бродил по лесу в поисках сокровищ, сулящих настоящую выгоду; вскоре он кинулся искать дона Кристобаля, громко крича: «Корица! Корица!»

Пинсон держал в руке две какие-то палочки, принятые им за корицу. Один матрос с «Пинты», португалец, участник плаваний к берегам Африки, заявил, что он достал эти палочки у встречного индейца, который нес две большие связки точно такой же корицы. Контрамаэстре с «Пинты», в свою очередь, утверждал, что он видел в лесу много коричных деревьев. Страстное желание найти азиатские пряности, охватившее всех как поветрие, побуждало предполагать существование их в каждом дереве неизвестной породы, распространяющем приятный и сильный запах.

Адмирал, вообразивший, будто к ним и в самом деле привалило наконец подлинное богатство, отправился вместе со всеми, кто оказался рядом, обследовать эти деревья. Они не замедлили убедиться, что заманчивая находка — чистейшая иллюзия. Колон показал образцы корицы и перца, взятые им в Севилье, некоторым индейцам, но те остались верны себе. Что бы им ни показывали, они никогда не выражали ни малейшего удивления. Все это есть и у них, и притом в неимоверном количестве, но только не здесь, а дальше, всегда где-то чуточку дальше, по направлению, как они указывали, на восток.

Поскольку день был воскресный и команда флотилии отдыхала, многие съехали на берег, чтобы повидать эту землю. На следующий день, в понедельник, флагманский корабль и две каравеллы приблизились к пляжу, чтобы очистить днища от приставших к ним трав и ракушек. Осторожности ради Колон велел очищать днища трех кораблей не сразу, а одно за другим, так, чтобы два корабля на случай внезапного нападения оставались всегда на воде, «хотя эти люди, — сказал адмирал, — безусловно надежные, и можно было бы безо всякого страха вытащить на сушу одновременно все три судна».

Это воскресенье было для Лусеро и Фернандо Кузваса самым радостным днем за все плавание. Впервые они получили возможность вместе съехать на берег.

Они не раз уже высаживались на землю, побывав на первых открытых экспедицией островах, но всегда порознь. Лусеро, кроме того, часто сопровождала дона Кристобаля в его поездках на шлюпке с флагманского корабля. Из шлюпки она любовалась лесами, окаймлявшими берега бухт и рек, или совершала вместе с адмиралом небольшие прогулки по лесным зарослям. Эти земли, столь не похожие на все то, что Лусеро видела до сих пор, населенные странными, невиданными доселе людьми или пустынные и погруженные в глубокое безмолвие, иногда еще более тревожное, нежели монотонный немолчный гул тысячи шумов ничем не стесняемой, непрерывно дышащей и обновляющейся природы, вселяли в нее какое-то внутреннее беспокойство. Внимание и взоры дона Кристобаля приковывал к себе лишь раскрывавшийся перед ним ландшафт, и хрупкому слуге, который нес за своим господином его арбалет, или пику, или мешочек с привезенными из Испании образцами пряностей, приходилось самому справляться со своими страхами и тревогами.