Остров Разочарования - Лазарь Лагин

- Зачем превращать серьезный деловой разговор в беспочвенную и бесполезную дискуссию? - спокойно возразил ему Егорычев. - Давайте лучше прекратим его в сознании, что он начался и кончился, как деловой. Два деловых человека не пришли к соглашению, и все. Пойдемте-ка лучше обедать. Видите, к нам страшно торжественно приближаются несколько расфранченных островитян...

- Ну как? - тихо осведомился Цератод у Фламмери, направляясь под руку с ним к площадке, на которой был сервирован обед.

- Мне кажется, что настало время для более жесткой политики в отношении этого Егорычева.

- Я с самого начала знал, что у вас ничего не выйдет из этого разговора, - заметил Цератод не без злорадства.

- Я тоже не возлагал на него особенных надежд. Но вдруг он согласился бы? Никогда не следует терять надежду на помощь провидения! - миролюбиво промолвил Фламмери.

- Мда-а-а!- протянул Цератод. - Теперь он у нас будет торчать костью в горле.

- Я слишком ясно отдаю себе отчет в достоинствах Егорычева, чтобы примириться с его неблагожелательным присутствием рядом с нами. Для нас с ним этот остров слишком тесен. И я возлагаю на господа нашего надежды, что он поможет нам поскорей найти удобный и не слишком шумный способ для устранения этого агента Коминтерна с нашей дороги, мой дорогой мистер Цератод!

Цератод опасливо взглянул на своего благочестивого компаньона, и тот поспешил успокоить его.

- Я буду молить небо, чтобы оно указало мне для этого путь, наиболее ему угодный...

III

Гостей привели на площадку, так хорошо укрытую среди деревьев за южной Окраиной деревни, что им самим ни за что бы ее не разыскать. С трех сторон она правильным полукругом вдавалась в плотную и сумрачную чащу, из которой несло теплой гниловатой сыростью. С четвертой, из-за сравнительно редких деревьев, открывался великолепный вид на океан, позолоченный солнцем. Солнце уже клонилось к закату.

Обед был готов. Уже сняты были с котлов пожухнувшие и пожелтевшие от жирного пара широкие пальмовые листья, заменявшие крышки. Аромат крепкой мясной похлебки распространился по площадке. Убедившись, что все в сборе, Гамлет в сопровождении троих других старейшин величаво и в полном молчании проследовал через деревню на просеку, ведшую к берегу. Там, где просека кончалась, они остановились и пять раз прокричали во всю мощь своих здоровых легких:

- Пусть знает все человечество!.. Пусть знают все! .. Кто соскучился по доброй и сытной мясной пище? .. Новый Вифлеем зарезал четырех козлят! .. Четырех самых жирных и самых крупных козлят!.. Каких только знало человечество!.. Новый Вифлеем сварил похлебку из двух козлят!.. А двух изжарил на отлично разогретых камнях!.. Все, кто хочет поесть жареного или вареного мяса! .. Все, кто хочет порадовать свой живот вкусной и жирной похлебкой! .. Поскорее присоединяйтесь к нам! .. Сейчас мы начинаем!..

Никто не явился на их искренний и радушный зов, потому что никого во всей округе не оказалось. Но закон требовал, чтобы каждый раз, когда такое пиршество устраивалось, старейшины деревни выходили за околицу и пять раз самыми громкими голосами приглашали всех, кто поблизости окажется. Это был очень справедливый закон, ибо мясо на острове Разочарования было большой редкостью, не то что рыба или кокосовые орехи и бананы..

Убедившись, что не было в окрестностях деревни желающих присоединиться к обеду, четверо старейшин Нового Вифлеема так же торжественно и молчаливо вернулись на площадку и остановились у котлов. Каждое их движение было размеренно, каждый жест рассчитан. Это было священнодействие, выверенный и уточненный десятилетиями, а может быть, и столетиями церемониал принятия внутрь мясной пищи людьми, которые, окруженные благодатной и, казалось бы, щедрой природой, должны были в тяжких и повседневных боях с нею добывать себе средства к существованию.

Сразу прекратился оживленный и нетерпеливый шум, царивший кругом. Начинался следующий этап священнодействия. Гамлет стал по очереди выкликать своих односельчан и гостей из Доброй Надежды. Белые гости прошли вне очереди.

Каждому из вызванных один из старейшин вручал миску, изготовленную из половинки кокосового ореха. Ее нельзя было поставить, у нее было яйцевидное дно, ее нужно было во время пользования держать в руках. Второй старейшина такой же половинкой ореха, но превращенной в половник с искусно приделанной к ней коленчатой ручкой, черпал из котла и по самые края заполнял миску горячей и густой похлебкой, вкусно пахнувшей какими-то неведомыми кореньями. Третий старейшина выдавал каждому с величавым поклоном раковины с притупленными краями или надлежащим образом отшлифованные кусочки кокосового ореха, которые должны были служить ложками, и отсчитывал по десятку печеных бананов, которые заменяли на острове Разочарования хлеб.

Гостям были предложены циновки. Остальные участники пиршества живо уписали свои порции, стоя, или улегшись на траву животом вниз, или полулежа на ней, как римские патриции, или опершись спинами о прохладные шершавые стволы деревьев.

В это время с просеки, ведшей в Новый Вифлеем, донесся легкий свист. Младший из старейшин удалился на просеку, чтобы справиться, в чем дело. Спустя минуты две он вернулся и подошел к белым.

- Мальчик Смит вызывает белого джентльмена.

Это меня, - заявил Фламмери, вручил свою миску на попечение Мообсу и поспешил на просеку.

Так Мообс и застыл в неудобной и смешной позе с двумя наполненными похлебкой половинками кокосового ореха в руках.

- Какой там мальчик Смит? - с недоумением промолвил Егорычев. - Тут что-то напутали. Наверно, что-нибудь срочное от Смита.

Он последовал за Фламмери и увидел, как тот принял от запыхавшегося мальчишки аккуратно перевязанный пакет.

- Это мне, - сказал Фламмери Егорычеву. Потом он спросил мальчика:

- Получил гвозди?

- Получил.

- Надо сказать: «Спасибо, сэр, получил», - поправил его Фламмери, как истинный ревнитель цивилизации.

- Спасибо, сэр, получил, - послушно повторил мальчик, тяжело переводя дыхание.

- Сколько?

- Два гвоздя.

- Надо сказать: «Два гвоздя, сэр».

- Два гвоздя, сэр. Вот они!

И мальчик показал два гвоздя, крепко зажатых в потном кулачишке.

- Можно мне идти? - спросил он.

- Надо сказать: «Можно мне идти, сэр?» - с редкостным терпением снова поправил его Фламмери.

- Можно мне идти, сэр? - с неменьшим терпением повторил За ним юный Смит.

- Иди, мой юный друг, и постарайся найти для этих гвоздей самое нравственное применение.

Когда Фламмери закончил свое пожелание, которое рисовало бы его с самой лучшей стороны, не знай мы его так близко, мальчик был уже далеко.