Хозяин теней. 3 (СИ) - Екатерина Насута

— И сможешь вылечить?

— А вот здесь обещать не рискну.

Славный он. Честный.

— Ты говорил, что он всё равно страдал. Случались приступы. И я ощущал… неладное. Скажем так. Следовательно, его восстановление шло неправильно.

— Перелом срастался криво?

— Да. В теории теперь кость опять сломали. И если её поставить верно, то… правда, я не знаю, смогу ли.

— А варианты? Целителя искать?

— Тот, кто работал с ним, был хорош, если Тимофей протянул столько. Целитель не поможет. Шаман нужен.

— Ну… — я глянул на мрачно-торжественную физию братца. — Тогда нам, можно сказать, повезло. У нас вон один имеется.

А ещё подвал с установкой.

И человек, который просто жаждет со мною побеседовать. А вдруг и вправду скажет чего полезного.

[1] Следует понимать, что в 19 в отношения между детьми и родителями были несколько иные. Патриархальность в первую очередь про отношения старших и младших, причём порой чины и положение младших в обществе не имеют значения. Так, к примеру, Дмитрий Владимирович Голицын, прославленный московский генерал-губернатор, не мог позволить себе сидеть в присутствии матери без её разрешения. А после женитьбы без разрешения, и вовсе оказался в весьма неудобной ситуации. Наталья Петровна в приданое дочерям дала по 2 тысячи душ, а сыну Дмитрию — только имение Рождествено в 100 душ и годичное содержание в 50 тысяч рублей. По просьбе императора Николая I она прибавила ещё 50 тысяч рублей ассигнациями. Только по кончине матери, прожив всю жизнь, почти ничего не имея, за семь лет до своей смерти, князь Дмитрий Владимирович стал владельцем своих 16 тысяч душ. Конечно, как правило отношения были помягче, но не те, когда правильно воспитанный ребенок мог что-то там потребовать.

Глава 33

«Товарищество высшей парфюмерии Альфонса Ралле и Ко предлагает к вашему вниманию все виды благовонных товаров: мыла, духи, одеколоны, пудру, помады для волос, крема и прочие, изготовленные на старейшей фабрике с применением новейших технологий» [1]

Листокъ

Лампадки дымили. И огоньки их отражались в золоте окладов. Святые угодники равнодушно взирали со стены и присутствие теней, кажется, беспокоило их ничуть не больше, чем человек на ковре. Он лежал на спине, крепко стянутый по рукам и ногам, с полотенчиком во рту, в которое вцепился зубами.

— С зубами и вытащу, — сказал Еремей почти нежно. — Ты ж меня знаешь, поганец.

Кажется, и вправду знал, если зубы разжались и полотенчико выскочило.

— Что уже сказал? — поинтересовался я, подвигая стул.

— Да ничего толком. Больше матерился и грозился. Но это пока. Ночь ещё длинная, да и утро, если так-то, вполне устроит.

— Ты… вы… вы не понимаете! — взвизгнул мужичок. — Вы покойники! Вы все уже покойники!

— Ага, уж третий день пошёл, как, — согласился я. — Или четвёртый? Еремей?

— Я чего, — Еремей тоже уселся, правда на пол. — Я не считал. А ты, Кулыба, не больно-то изменился. Тебя, извиняй, не знаю.

Это он ко второму, который лежал у стены, вперившись полным ненависти взглядом в Кулыбу.

— Его Малом кличут.

— Мал? Погодь… тот Мал, который тут бегал? Этой… Нишки сынок, кажется?

— Он самый, — ответил толстяк. — Змеёныш.

— Ты мою мамку убил.

— Я тебя вырастил! Выучил! Правою рукою сделал! — взвизгнул Кулыба. — А ты… ты…

— Тихо, — сказал Еремей и по лысине щёлкнул. — Времени у нас хватает. Обоих выслушаем.

— Выбирай сам, — я наклонился над лежащим. — Тут говорить станем или в подвале.

Он аж посерел ведь. Боится?

— А что там в подвале? — поинтересовался Еремей.

— Да… девицу нашли. Представляешь? В такой вот фиговине висела, непонятного назначения. Девицу вытащили, а фиговина осталась. И очень мне интересно, как она работает. Мишке тоже.

— Жизнь забирает, — это произнёс Мал. — Силу сперва. Потом жизнь. В бутылки.

— Молчи!

— Зачем? — Мал перевернулся на живот. — Развяжи. Я тебя помню. Ты злой был. Пил много. Но мамку не трогал даже пьяным. И меня не бил. А один раз крендель привёз. Сахарный. И когда его забрать захотели, то не дал.

Еремей, кажется, смутился.

— Я не побегу, — заверил Мал. — Мне некуда. Но рассказать скажу, чего знаю. А знаю я побольше, чем это дерьмо…

Еремей глянул на меня. А я что? Я кивнул. Нас тут больше. И тени проследят, чтоб этот борец с преступностью не натворил глупостей.

— Спасибо, — Мал потёр руки и сел. — Жаль, убить Кулыбу не вышло. Хотя, может, ещё и получится.

Одни маньяки кругом.

А я себя кровожадным считал.

— Рассказывай, — велел Еремей, впрочем, от Петра Ильича не отступая. А когда тот материться начал, то полотенчико пожёванное снова в рот засунул.

— О чём именно?

— Этот гость сегодняшний. Кто он?

— Не знаю. Честно, дядька Еремей. Не знаю. Страшный человек. И даже не тем, что лютый. Лютых я повидал. И тех, которые во хмелю дуреют, и таких, что просто вот любят других мучить. А этот нет. Этот вроде мирный. Вежливый. Завсегда поблагодарит, если вдруг там воды принесёшь или чаю. Пить — не пьёт. Никогда. И нашим запретил. Одного раза, как приехал, так Кабан, что в охране стоял, с душком, ну, накануне посидевши, так этот скривился и сказал, что, мол, ещё раз и тогда он самолично воспитанием Кабана займётся. Вот того и пробило.

Мал оскалился.

— А со мною даже разговоры разговаривал. Про погоду. Приметы. Про то, что в Петербурге деется. Ну там, про балеринок, про князей. Смешно рассказывал. Да… и злиться не злился. Я одного разу чаю пролил, горячего, вот прям на штаны. Кто другой сразу в харю бы заехал. А этот ничего, посмеялся.

Какой хороший человек.

Лежащий на полу мужичонка задёргался, замычал что-то.

— Появился он не так и давно. Года три тому. Тогда аккурат замятня случилась. Сокол с Кривым дорожку не поделили. И сюда пришли, стало быть, договариваться.

— Лежи, — Еремей ткнул пальцами в живот толстяка и пояснил. — Тут частенько разговоры разговаривали. Место такое. Правила.

— Только Сокол привёл пятерых своих, а Кривой — этого господинчика. Мол, консультант. И дело новое предлагает. Такое, которое всем выгоду принесёт и немалую.

— И поверили?

— Не. Сокол вскинулся. Где это видано, чтоб на слётку и чужака тащить? Схватился за нож, а этот чего-то сделал такое, что Сокол прям с лица сбледнул и этим лицом в стол. Там и людишки его. И другие, кто был. Ну, так-то тут люду прилично бывало. Всякого. А Кривой, мол, так и так, это Сокол скурвился и с фараонами дела ведёт, и стучит на честный люд. И про то у него доказательства