Нация прозака - Элизабет Вуртцель

хочет этого признавать. Не хочет знать, занимаюсь ли я сексом, есть ли у меня татуировки. Ей нужна только ее идеальная девочка.

И друзья тоже не понимают. Не понимают, как отчаянно я жду от кого-нибудь слов: «Я люблю и поддерживаю тебя, такой, какая ты есть, потому что ты прекрасна такая, какая есть». Не понимают, что мне даже не вспомнить, говорили ли мне такое когда-нибудь. Для бойфрендов я сплошная проблема и головная боль, потому что меня вечно тянет обрушиться и рассыпаться прямо перед ними, и чтобы такой они меня тоже любили, даже если я поселилась в кровати и все время плачу. Депрессия – она же вся про «если ты меня любишь, то…» В смысле, если ты меня любишь, то оставишь домашние задания, перестанешь пить с друзьями субботними вечерами, перестанешь соглашаться на главные роли в театральных постановках, перестанешь делать все и будешь только сидеть рядом со мной и подавать мне салфетки и аспирин, пока я лежу, хриплю и плачу, и топлю себя и тебя в своих страданиях.

Иногда мне кажется, что этничность – тоже часть проблемы. У нас, евреев, не существует концепции безусловной любви. Бог Ветхого Завета судит, завидует, мстит. Он злится и сводит счеты. Мысль о том, что надо подставлять другую щеку, о том, что вера важнее поступков, все это – наследие христианства. Иногда говорят, что различие между грехом в католицизме и в иудаизме состоит в том, что католики считают, что мы рождаемся с первородным грехом, что нам никогда не очиститься от него; иудаизм же пронизан убежденностью в том, что все мы сотворены по образу и подобию Божьему, и все мы идем к совершенству. Для католиков грех означает невозможность, а для иудеев – что все возможно.

Я думаю о своих возможностях. О том, как растратила их. И растрачу другие, потому что всегда буду ждать кого-то, кто полюбит меня такой, какая я есть.

* * *

Не знаю почему, но, оказавшись в Гарварде, не захотела возвращаться в Стиллман. Думаю, мне осточертел их клюквенный сок. Но и торчать в квартире наедине со своей грустью я тоже не могла. Я искала, что бы почитать о лечении депрессии, но постоянно натыкалась на фразы о том, что единственный способ преодолеть свои сложности – разрешить себе чувствовать то, что чувствуешь, прислушиваться к себе, не поддаваться адреналиновому инстинкту «бей или беги» и не сопротивляться боли. Пошли на хрен.

Все это было невыносимо. Никогда еще мне так не хотелось выбраться из своей кожи. Постоянные мысли о самоубийстве. Сплошной страх. И хотя я не хотела возвращаться в Стиллман, я перешла к детальным описаниям того, как именно себя убью, – я заказала всяких брошюр из Hemlock Society[304] и начала прикидывать, от какой комбинации лекарств можно действительно откинуться, – и доктор Стерлинг задумалась, не отправить ли меня в Маклин. Чего я совсем не хотела. Не спрашивайте почему. Хотя тогда это определенно пошло бы мне на пользу.

Но вместо того, чтобы лечь в больницу, я решила отправиться в Калифорнию.

Я добралась до дома своей двоюродной сестры в Лос-Анджелесе, я сидела на солнце и отмокала в джакузи. И я на полном серьезе делала все эти штуки, типа того, чтобы читать Сартра на берегу Тихого океана. Когда я поняла, что действие «Постороннего» Камю начинается на пляже, я и его прочитала. Я ела замороженный йогурт в книжном магазинчике с кафе на улице в Венисе. Я рисковала жизнью и телом, перебегая шестиполосное шоссе, чтобы попасть в ресторан под названием The Cheesecake Factory, потому что с чего-то решила, что там подают устриц в раковинах (не подавали, и стол пришлось ждать тридцать пять минут). Я думала о Рефе. Я говорила о Рефе. Я говорила с Рефом, когда удавалось до него дозвониться, потому что оставлять сообщения я боялась.

Я переживала насчет подработки на лето, потому что Chicago Tribune[305] мне уже отказали. Я взяла интервью у Джони Митчелл для Dallas Morning News. Я подумывала, не взять ли мне на один семестр академ, чтобы написать книгу о Джони Митчелл. Я висела на телефоне, разговаривая с потенциальными работодателями из Нового Орлеана, Атланты и даже Нью-Йорка больше, чем проводила времени под солнцем Калифорнии, о котором так мечтала. Сестра говорила, что я слишком импульсивная и что мне нужно расслабиться. Она, «Разве ты не должна быть на каникулах?», говорила: «Ты ведешь себя как все эти директора киностудий, которые тащат сотовый на Сент-Бартс и даже на день не могут отвлечься от искусства сделки[306]». Она говорила: «Ты слишком молода для того, чтобы так сходить с ума, чтобы быть такой амбициозной и беспокойной».

Кажется, она не видела, что я боюсь расслабиться, что если я смирюсь с обстоятельствами и поймаю калифорнийский дзен, как местные серферы, то в итоге наверняка ударюсь в депрессию и завязну в ней еще сильнее, чем в той, через которую пытаюсь пробиться и продраться сейчас, хватаясь то за одно, то за другое, расчищая туннели, переходящие в тупики, словно белка в колесе.

Но она все равно говорила: «Расслабься, Элизабет!»

А я отвечала: «Если бы». И думала о Рефе.

Мысли у меня были простые: на солнце лучше. Все кажется лучше, когда просыпаешься в залитой солнечным светом комнате. И от этого еще тяжелее вспоминать черную пленку, которая окутывала в моей памяти холодные, мрачные Кембридж и Нью-Йорк. Я вспомнила, что Лев, мой астрологический знак, – повелитель солнца, и пыталась привнести побольше солнца в свою жизнь. Потому что к тому времени, когда я покинула Калифорнию, все потеряло смысл, как будто мозги у меня пережарились на солнце. И я думала: «Да кому нужен Реф?»

А потом я вернулась в Кембридж, и он оказался нужен мне снова, и я думала, что больше ни минуты, ни часа, ни еще одного дня не смогу терпеть эту боль. Я вспоминала, как на зимних каникулах не могла вынести расставание с Рефом на четыре недели. Теперь все было гораздо хуже, потому что время было бесконечно. Я остаюсь одна, без Рефа, потому что я навсегда его потеряла.

Еще тиоридазин, и все еще больно.

И снова слушать Боба Дилана, снова слушать как этот неровный, отчаянный голос поет самые душераздирающие строки, что я слышала. If You See Her, Say Hello, Mama, You Been on My Mind, I Threw It All Away, Ballad in Plain D[307]. Почему K-Tel[308] до сих пор не выпустили сборник с названием вроде «Депрессивные