Нация прозака - Элизабет Вуртцель

приносит боль, иногда ничего особенно, иногда наступает приятное облегчение, но, как правило, нет ничего, что не смогли бы вылечить несколько дней на диване у друзей с коробкой салфеток и бутылкой джина.

Со стороны, наверное, было бы легко отправить мою связь с Рефом прямиком в эту груду краткосрочных романов, которые даже завязаться толком не успевают. Любой не посвященный в детали человек сказал бы, что мы были молоды, а неопытность, время и расстояние никогда бы не дали нашим отношениями продлиться дольше трех месяцев. Мы были несовместимы и не готовы ничем жертвовать ради отношений, а география превратилась в препятствие, – приблизительно так выглядела лавина объяснений нашего расставания, и если кому-то не повезло простодушно спросить: «А что случилось с тем парнем, Рефом?» – я просто выдавала им все эти ответы оптом. Причин сомневаться в моих словах ни у кого не было. И, конечно, никто и вообразить бы не смог то совместное бредовое расстройство, в которое вылился наш недолгий союз.

Реф попытался взвалить на себя бремя моих страданий. Отчасти ему даже нравилось, что у меня была депрессия. Он был из тех людей, которых вечно привлекают алкоголики или наркозависимые, а я как раз и была зависимой, просто без объекта зависимости. Временами Реф наслаждался мыслью о том, чтобы стать моим личным Иисусом Христом, тихой гаванью, которую он создал для меня в своем маленьком доме в Провиденсе, штат Род-Айленд. Под конец я целыми днями лежала в его постели, а он приносил мне тосты и чай, говорил, что любит меня, и просил говорить с ним о своей боли. Рефу нравилась идея спасения. Его мать была истеричкой, вечно ищущей чужого внимания, а сестра – этаким растущим подростком с психотическими склонностями, так что забота о других была для Рефа естественной.

Это не так уж и необычно. Люди с серьезными проблемами и хорошими навыками самосохранения веками сближались с теми, кто наслаждался их страданиями, потому что лишь так могли обрести любовь и заботу. Серьезно, ну вот кто, как не вуайерист, что кайфует от чужих страданий, стал бы мириться со мной в худшие моменты депрессии? Мне повезло, что Реф меня нашел. За свою недолгую историю романтических отношений я встречалась с тремя разными парнями, у которых на момент знакомства была еще одна девушка, которая лежала в психиатрической больнице. Само собой, это не то чтобы нормально, и не каждая девушка может в таком признаться. Когда между мной и теми парнями проскальзывала искра интереса, я не знала, что они западают на сумасшедших женщин, а они не знали, что я именно такая, и все же мы вынюхивали друг друга, шли на запах ненормального мозга, встречались взглядами в полных людей комнатах и представлялись друг другу, потому что некоторые вещи предречены с самого начала: Сид всегда найдет Нэнси, Том познакомится с Розанной, а Тед (реальный придурок) свяжется одновременно с Сильвией и с другой женщиной[293], которая тоже умрет с головой, засунутой в духовку. Ф. Скотт всегда узнает свою Зельду; Самсон всегда будет влюбляться в Далилу; а Ясон брал бы Медею в жены снова и снова, даже если бы знал о чудовищном исходе, к которому придет их брак. Мне кажется или я вижу здесь определенное сходство?

Но до Рефа мне так никогда не везло. Я всегда была одна, с периодическими падениями – ну, скажем, в сторону других падений. Я слышала истории о девушках, у которых поехала крыша и которых закрывали в психушку, и я слышала про их печальных, преданных бойфрендов, которые вытирали носы, перевязывали обрывками старых шмоток и бандан окровавленные запястья, бегали в аптеку, чтобы успеть в последнюю минуту получить по рецепту успокоительные, выписанные доктором, если у девушки случался психотический срыв прямо на кухонном полу. Я слышала о таких девушках и гадала, как же они могли так страдать, если их так любили. Для меня худшей частью депрессии было вынужденное одиночество и ощущение, что все связи с людьми ускользают, что это прерогатива других, счастливых людей по ту сторону стеклянной стены. Я часто думала: я тоже так хочу, что мне сделать для того, чтобы и у меня все было так, как и у этих ебанутых?

А затем появился Реф и попытался полюбить меня, я правда верю, что он пытался, вот только никакой любви не хватило бы, чтобы вылечить мою раненую душу. Ведь если задуматься, по сравнению с другими силами, существующими в этом мире, любовь довольно бессильна и жалка: мой отец говорил, что любит меня, наверное, миллион раз, но это чувство – допустим, оно и вправду существовало, – едва ли могло перевесить то плохое, что он нам сделал. Вопреки любовным романам и вере в то, что любовь-победит-все, в которой воспитали всех нас, даже тех, кто вырос в эпоху разводов, будто в ответ на некий атавистический инстинкт, – на самом деле любовь всегда и последствие, и жертва обстоятельств. Она хрупкая, она крошечная. Как однажды написал Леонард Коэн: «Love is not a victory march/It’s a cold and it’s a broken hallelujah»[294]. Любовь, которую давал Реф, помогла мне понять, что целебные свойства привязанности переоценены и что ни одного человека с сильной депрессией вроде моей невозможно спасти силой одной только любви. Потому что депрессия сильнее. В том смысле, что если вы, например, найдете разбившееся зеркало, соберете все кусочки, все осколки, от больших до едва различимых, и, насколько позволят ловкость и терпение, соберете их вместе – даже собранное заново, оно все равно будет покрыто паутиной трещин, все равно превратится в бессмысленную склеенную версию того, чем когда-то было, и сможет показывать только расколотое на фрагменты отражение смотрящего. Не все вещи можно починить. Как и меня: повреждений было так много, что нужен не один человек, не один психотерапевт, не один препарат, не один сеанс электрошоковой терапии – нужно слишком много всего, чтобы заново собрать остатки моей жизни, превратившейся в жизнь Шалтай-Болтая. Чтобы спасти меня, нужно было куда больше усилий – и это предопределило наш финал, – чем прилагал Реф.

Потакание моей болезни делало только хуже. Как-то один психолог объяснил мне, что худшее, что можно сделать с пациентом в тяжелой депрессии, – быть с ним милым. Потому что эта доброта приводит к застою, позволяет пациенту превратить болезнь в зону комфорта. Чтобы терапия была успешной, пациента надо подталкивать и провоцировать, принуждать к конфронтации, находить серьезные причины для того, чтобы вытолкнуть себя из тюремного мрака депрессии. Наверное, Реф был ко мне слишком добр. Он позволил мне чувствовать боль, а это, в свою