Когда поёт Флейта Любви (СИ) - Анна Кривенко

твоим отцом вместе заканчивали духовную семинарию и были миссионерами во многих близлежащих племенах. Эх-эх…

Он покряхтел, преодолевая ступеньки, ведущие в здание церкви, но зашел не через главный вход, а в соседнюю с ним дверь. Зайдя вслед за ним, Хота оказался в просторной комнате, которую пастор Моуди назвал своим домом. Здесь стояла простая кровать, стол, пара стульев и огромная полка с книгами, а также старый-престарый шкаф, видавший, возможно, еще детство этого старика.

Пригласив Хоту сесть, он тоже присел на стул, чтобы перевести дух: хотя пастор не выглядел очень старым человеком, но, видимо, имел слабое здоровье, что делало его более древним, чем можно было определить по лицу.

— Разреши мне немного прийти в себя, — проговорил пастор, с улыбкой глядя на смуглого молодого человека, сидящего напротив него. То, что он был сыном его старого друга, не вызывало никаких сомнений: юноша был точной копией своего отца в юном возрасте. Единственное, что ему досталось от матери — это пронзительный ярко-зеленый цвет глаз.

— Расскажи мне, где ты был все эти годы? Я так долго искал тебя и твою сестру, но…

«Моя сестра? — Хота вдруг увидел перед своим мысленным взором туманный образ девушки-подростка. — У меня была сестра…».

Это видение так его взволновало, что он на несколько мгновений ушел в себя. Он чувствовал, что воспоминания окутаны какой-то назойливой дымкой, и он с трудом может вспомнить даже туманные образы, а тем более, имена… Ведь он не помнит даже своего имени!

Выбравшись из попыток напрячь свою память, Хота поднял на пастора Моуди немного растерянные глаза и смущенно проговорил:

— Сэр, скажите… вы не помните имена… вы не помните мое имя?

Хоте трудно было это произнести, потому что он смущался. Пастор Моуди сильно удивился и тихо проговорил:

— Мальчик мой, ты забыл свое имя? Как же так?

Хота коротко кивнул:

— Да, я почти ничего не помню. Недавно я вспомнил лицо матери и… — Хота замялся, боясь вслух произнести страшные слова, — и ее убийство! — наконец, выдохнул он, а старик всплеснул руками, понимая, что на долю этого парнишки выпали страшные испытания.

— Имя… имя… — пастор засуетился, поерзал на стуле, потом довольно резво вскочил и, открыв большой сундук, скрипнувший не смазанными петлями, достал из него связку каких-то бумаг. Вскоре оказалось, что это были письма. Дрожащими руками он начал перебирать их, приговаривая:

— Сейчас, сейчас… Я точно помню, что в последних письмах Лионнел немало говорил о тебе с сестрой… К сожалению, у меня проблемы со здоровьем, и я ваших имен тоже совсем не помню… Но мы сейчас найдем, не волнуйся…

Пастор Моуди с такой трепетной заботой говорил все это и так усердно листал свои письма, что вызвал у Хоты окончательное состояние принятия и доверия к его необычной персоне. Возможно, впервые за много лет белый человек по-настоящему стал ему приятен.

— Вот, я нашел! — радостно воскликнул пастор, пересматривая очередное письмо, — сестренка твоя… да-да… вот ее имя… Анита! Да, Анита!

Старик воодушевленно посмотрел на Хоту, а юноша немного удивился. Это имя было ему очень знакомо, но не от детских воспоминаний, а от совсем недавних. Однако та Анита, которую он знал, вызывала в нем только глухое раздражение и гнев, ведь она так сильно обидела его дорогого брата! Воспоминание о смерти Четана резко омрачило радостную атмосферу происходящих событий, и Хота горько вздохнул. Но пастор не дал ему долго грустить, потому что торжественно произнес:

— Ну, мой мальчик, я нашел и твое имя: тебя звали Лео! Леонард Хоффман!

Хота невольно задержал дыхание. Лео! Лео!!! Да, действительно Лео! Имя показалось ему таким родным и естественным, как будто он никогда его и не забывал. В памяти начали всплывать неожиданные картины: вот его мать машет ему с крыльца дома. «Лео! Лео! Скорее домой! Пора ужинать! И Аниту позови тоже!». Голос матери почти вживую прозвучал в его голове. Анита… Как же выглядела его сестра? Но больше воспоминаний не возникало.

Все это время пастор трепетно наблюдал за лицом Хоты, видя целую гамму эмоций, пробегающую по его красивым чертам. Когда юноша отошел от своих размышлений, старик дружественно похлопал его по плечу и сказал:

— Лео! Мой мальчик! Оставайся пока у меня. Я хочу побольше узнать о том, как ты жил. Знаешь ли ты, где сейчас твоя сестра?

Хота отрицательно покачал головой, а пастор горестно вздохнул и добавил:

— Располагайся поудобнее, я сейчас принесу нам немного еды.

Через несколько минут старик вернулся с целой тарелкой мяса и большим куском пирога. Хота только сейчас понял, что почти ничего не ел в последние несколько дней, потому что сильно горевал о Четане. Его желудок предательски заурчал, а старый пастор дружелюбно усмехнулся, ставя тарелки на стол.

— Вижу, ты как раз голоден! Я рад, что смогу накормить тебя!

Потом он обратил внимание на то, что Хота до сих пор не снял шляпу и добавил:

— Ты раздевайся, Лео, не стесняйся! Чувствуй себя, как дома!

Хота поднял руку к шляпе и на мгновение замер. И хотя старик выглядел искренним и достойным доверия, но все же… как он отнесется к тому, что Хота считал себя совсем не бледнолицым, а настоящим индейцем? А если он снимет шляпу, то его волосы сразу же выдадут его настоящий образ. Но колебался Хота недолго. И хотя он нашел кое-что о своей семье, он все равно был индейцем до мозга костей!

Юноша решительно схватил поля шляпы и резко снял ее с головы. Длинные черные волосы под силой своего веса мгновенно развязались из узла и густой копной рассыпались по плечам.

Старый пастор изумленно замер, видя, как Леонард Хоффманн мгновенно преобразился и стал очень похожим на краснокожего. Юноша немного с вызовом посмотрел ему в глаза, но пастор уже сделал свои выводы.

— Лео! Мой бедный ребенок! Тебя пленили индейцы и воспитали у себя??? Какой ужас!

Хота сурово нахмурился, когда услышал эти слова, а потом с достоинством ответил:

— Вы ошибаетесь! Мой народ не пленил меня! Они спасли меня и приютили, и я считаю их своими братьями!!!

Пастор Моуди от шока плюхнулся на стул и замер на месте. Сын Лионнела, знаменитого миссионера апачей, вырос настоящим краснокожим. Только сейчас он заметил, что у Хоты проколоты оба уха, а под одеждой на запястье поблескивает индейский браслет. Хота долгое время изучал лицо пастора, готовый быстро исчезнуть за дверью, если тот начнет злословить его народ. Но старик был по-настоящему мудрым и добросердечным человеком и не собирался этого делать, поэтому просто