Под одним небом - Валентина Мельникова

вскоре забросил. И, да, трудностей для европейцев в русском языке много.

Например, буква «ы» – ну нет у них таких звуков! Или разница между буквами «ш» и «щ» – Ларри в упор её не видит. Для него это две буквы «ш» в алфавите. А уж зачем нужны твёрдый и мягкий знак, не имеющие собственных звуков, для него вообще загадка века.

Но зато когда он пытается продемонстрировать свои супер-познания, мне всегда весело.

– Я иду сдача, – заявил мне недавно, вернувшись с работы.

Это значило «переодеться», ведь по-английски «change» – это и сдача, и переодеться. Я поняла, что он имеет ввиду, лишь когда попросила продублировать текст на английском. Он обиделся. Хотел удивить новой фразой, но по дороге все ассоциации в его голове перемешались и вышло совершенно новое предложение, без аналогов.

Ещё из этой же серии у нас была фраза: «Куда это лежит?». Английское «where» переводится на русский как «где» и «куда».

Но самое моё любимое выражение: «Я горячий». В переводе на разговорный русский язык означает: «Мне жарко». Но когда он впервые произнес его, да ещё и при моих маме и папе, я чуть в обморок не упала и покраснела так сильно впервые в жизни.

А, ещё есть «он идиот». В смысле: «он идёт», но буква «ё» ему тоже даётся трудно. Зато смешно. Всем, кроме Ларри, который не понимает, что именно снова сказал не так, а мне очень трудно ему объяснить.

Но не только он в этом неидеален. Языковые особенности вообще нам даются с трудом. Я, например, до сих пор не очень владею смол-током. Small talk – это незаменимое в Британии и Америке умение говорить ни о чём, но в то же время словно поддерживать этим беседу. Или завязывать разговор с незнакомцем. Даже если едешь в лифте и видишь человека в первый и последний раз. И вообще, он тебе не нужен даром. Но молчание – это невежливо. И если ты не скажешь в беседе хотя бы раз о погоде (с неё обычно и начинают), то тебя сочтут скучным и невоспитанным.

У меня в английском ошибок меньше, чем у Ларри в русском, и говорю я уже давно и весьма уверенно. Но иногда всё ещё забываю вставлять в каждой просьбе «пожалуйста» и извиняться. Даже если мне наступили на ногу. Sorry. Как будто не извинился, а обозвал идиотом, честное слово.

– Энн, может быть, ты меня научишь чему-нибудь? – снова перехватил пальму первенства ведущий.

– Что ты хочешь сказать на русском? – улыбнулась ему я, выглядывая из-за Ларри, чтобы лучше видеть Чарли.

– Я люблю вас, ребята.

Я перевела, и он повторил.

– Ну как?

Я подняла палец кверху.

– Без акцента?

– Ну, нужно потренироваться, – тактично ответила я.

– Так, давай ещё… – он на секунду задумался, а потом снова ожил: – Давай передадим привет моей жене на русском. Значит, так: Эйвери, я люблю тебя и с нетерпением жду встречи.

– Это будет длинная фраза.

– Да-а, я её уже даже на английском забыл.

В зале послышались смешки, но мы всё же в два этапа произнесли и это. Ведущий остался доволен.

– Слушай, я буду приходить к тебе и брать частные уроки.

– Энн ещё и крутой фотограф, – вставил Ларри.

Эй, мы что, про меня пришли говорить?

– Да-а, – ухватился за мысль Чарли. – Ведь эти первые фотографии вашей малышки – дело рук Энн?

На экране тотчас появилась наша прелесть в трёхмесячном возрасте, и публика в зале умилённо заахала. А ведущий достал из нагрудного кармана платок и притворно смахнул с лица слёзы.

– Подожди, ты её ещё не видел такой, как сейчас, – засмеялся Ларри.

– Уже вот такая? – ведущий изобразил в воздухе примерный рост – выше себя сидящего. – Нет? Тогда ты вряд ли меня удивишь. Я часто вижу детей. У меня самого дома трое.

– А по реакции так и не скажешь.

Они ещё побросали друг в друга фразами, а потом Ларри предложили пройти игру, чтобы выяснить, какой он отец и как много смыслит в вещах, касающихся детей.

Сперва предложили по фото трёхмесячных детей угадать, кто изображен – мальчик или девочка. Он выиграл в двух случаях из трёх, и то лишь потому, что во всех случаях говорил «девочка», не изменяя своему выбору.

Потом ему принесли кучу вещей, и он должен был определить их назначение. Некоторые, ну, правда, даже я не знала.

Когда Чарли и Ларри вновь вернулись на свои места, ведущий спросил у меня, хороший ли Ларри отец.

– Отличный, – ничуть не слукавила я. – Всё гораздо лучше, чем я себе представляла.

– Он кормит Эмили?

Я задумалась. Не припомню. Отрицательно качнула головой.

– Поёт колыбельные?

– Сейчас уже нет, но раньше пел.

– Хорошо, а что сейчас делает?

– Плетёт косы.

– Серьёзно?

Кривые, но ладно. Главное, что им обоим этот процесс доставляет какое-то особенное удовольствие. И Эмили часто бежит со своей маленькой зелёной расческой не ко мне, а сразу к папе. И вообще она папина дочка, так что я порой шучу (а может, и нет), что пора рожать сына, потому что в семье должно быть равновесие.

Вот буквально перед выходом сюда сидели в гримёрке втроём. Эмили попросила попить и зависла с бутылкой в руках – о чём-то задумалась.

– Попила? – спросила я. – Дай маме попить.

И что вы думаете? Она протянула папе!

– Нет, папа попьёт.

Папа, конечно, у нас джентльмен. Даже не отрываясь от телефона (ему там варианты обложек альбома прислали, снова горячая пора), протянул мне бутылку:

– Пусть мама попьёт.

Так и живём.

Дочь у нас непоседа. Прежде чем с ней куда-то идти, нужно полпузырька валерьянки выпить. На днях говорила я с мамой по телефону, бежит наше чудо:

– Мам, я пол помыла.

Захожу в гостиную, а там лужа от двери до дивана. Ну как тут сдержаться, когда ты присесть даже толком не успеваешь? Но я учусь. Самоконтроль, любовь и терпение – движущая сила материнства.

Достаётся «подарков» и Ларри. Эмили уже пресекла фишку с языками, и теперь, когда не хочет слушаться папу, начинает говорить с ним по-русски. И смеётся.

А вчера я пошла встретить Ларри и оставила Эми на кухне. Три минуты, туда и обратно.

И чем бы вы думали занималась в это время наша дочь? Разобрала мамин фен и кухонный комбайн, чтобы в дальнейшем построить машину времени. Если бы не папино чувство юмора, закончилось бы всё слезами Эмили и моей истерикой. Но у Ларри хватает сил объяснять ласково и доходчиво, а у меня уже нет. Может быть, потому, что он бывает дома гораздо реже, а мои нервы порой на пределе?!

Вообще, у меня есть тысяча доводов, чтобы доказать, что Ларри и впрямь идеальный отец.

Когда дочка только училась ходить, он купил ей специальный смешной шлем, и все углы в доме сам облепил мягкой защитой.

А какие игры он порой выдумывает! Я сама хочу в них поиграть!

Ещё он может приготовить для Эмили ванну, где мыльных пузырьков больше, чем воды. А после душа надевает ей халат, который специально подогревает на батарейке, и носочки – их греет феном. Британская отцовская любовь просто необъяснима.

А потом перед сном они всё шептались, и, заметив меня у двери, умильно любующуюся на эту семейную идиллию, Ларри сказал:

– Не подслушивай. У нас тут свои планы.

Ну что тут попишешь? Так бы я и не выведала их секрет, если бы Эмили тут же его не «слила»:

– Мы с папой хотим мне братика. И скоро он съездит и привезёт лекарство, ты его выпьешь и у тебя в животике будет расти малыш. Правда?

Чуть не упала, честное слово.

Конечно, жизнь – это не сладкая конфета в подарочной упаковке. И я не каждый день в сказке. Просто вспоминать хочется именно эти приятные мелочи – вот что главное.

Я так и не научилась любить Америку. Просто привыкла. Лондон гораздо душевнее. А уж Россия, которую я вижу лишь пару раз в год – и подавно моя большая слабость. Каждый день включаю русское радио или телепрограмму, смотрю новости, говорю с мамой и Людой