Сказки о воображаемых чудесах - Кинг Стивен

Мистер Мьюр подождал еще несколько минут, но белая фигура в кустах исчезла. И шиферная крыша тоже была пуста; лунный свет отражался в ней размытыми мутными пятнами. Он был один. Он решил вернуться в постель, но до этого внимательно осмотрел комнату, чтобы убедиться, что действительно находится в одиночестве. Он запер все окна и дверь и лег, не выключив света, — но заснул сном столь глубоким и самозабвенным, что утром его разбудил стук в дверь. Алисса звала его:

— Джулиус? Джулиус? Милый, что-то случилось?

С изумлением он увидел, что был уже почти полдень; он проспал на четыре часа больше обычного!

Алисса попрощалась с ним в спешке. Скоро должен был приехать лимузин и забрать ее в город; ее не будет несколько следующих вечеров; она переживала о нем, о его здоровье, и надеялась, что все в порядке… «Конечно, все в порядке», — в раздражении сказал мистер Мьюр. Из-за слишком долгого сна он чувствовал себя вялым и бестолковым, сон его вовсе не освежил. Когда Алисса поцеловала его на прощание, казалось, он скорее смирился с поцелуем, чем ответил на него; после ее отъезда ему пришлось бороться с желанием вытереть рот тыльной стороной ладони.

— Помоги нам Бог, — прошептал он.

Потеряв душевный покой, мистер Мьюр постепенно утратил и интерес к коллекционированию. Когда букинист предложил ему редкое издание Directorium Inquisitorium в одну восьмую листа, он испытал лишь тень волнения и позволил сокровищу уплыть из его рук — к другому коллекционеру. Спустя всего несколько дней он отреагировал с еще меньшим энтузиазмом, когда ему предложили готическое издание Belfagor Макиавелли в одну четверть. «Что-то не так, мистер Мьюр?» — спросил книготорговец. (Они сотрудничали уже четверть века.) «А разве что-то не так?» — отозвался мистер Мьюр с иронией и повесил трубку. Больше ему с этим человеком говорить не довелось.

Финансовыми вопросами он теперь интересовался еще меньше. Перестал отвечать на телефонные звонки джентльменов с Уолл-стрит, управлявших его денежными средствами. Ему довольно было знать, что деньги на месте и всегда останутся на месте; подробности отныне казались ему вульгарными и вызывали скуку.

На третьей неделе сентября случилась премьера спектакля, в котором Алисса дублировала главную актрису. Пьеса получила прекрасные отзывы, а это значило, что жизнь ей предстояла долгая. Хотя примадонна была в добром здравии и было маловероятно, что она в обозримом будущем пропустит хоть один вечер, Алисса все равно считала, что ей лучше оставаться в городе подольше, и порой не приезжала домой по целой неделе. (Мистер Мьюр не знал, чем она там занимается, как заполняет свои дни и вечера, а прибегать к расспросам не позволяла гордость.) Когда она приглашала мужа присоединиться к ней на выходных (почему бы ему не навестить кого-нибудь из своих букинистов, ведь раньше ему так нравились подобные визиты?), он отвечал просто: «Но зачем? Все, что мне нужно для счастья, у меня есть и здесь, в деревне».

С той памятной ночи, когда Миранда попыталась задушить мистера Мьюра, они еще острее стали ощущать присутствие друг друга. Белая кошка больше не избегала его; напротив, словно в насмешку, она оставалась на своем месте, когда он входил в комнату. Если он подходил, то она ускользала лишь в самый последний момент, чаще всего прижимаясь к полу и уползая по-змеиному. Он ругался; она скалила зубы и шипела. Он громко смеялся, чтобы показать, что она ему совершенно безразлична, она вспрыгивала на буфет, туда, где он не мог ее достать, и устраивалась, чтобы блаженно вздремнуть, как умеют лишь кошки. Каждый вечер в назначенный час звонила Алисса; каждый вечер она спрашивала о Миранде, и мистер Мьюр говорил: «Пышет здоровьем и красотой, как и всегда! Жаль, что ты не можешь на нее посмотреть!»

Время шло, и Миранда становилась все более дерзкой и беспечной — возможно, она недооценивала быстроту реакции хозяина. Порой она появлялась у него под ногами, и он почти спотыкался об нее на ступеньках или на пороге; осмеливалась приближаться, когда он стоял с опасным предметом в руке: кухонным ножом, кочергой или тяжелой книгой в кожаном переплете. Раз или два, когда мистеру Мьюру случалось замечтаться за едой (теперь он принимал пищу в одиночестве), она даже вспрыгивала к нему на колени и проносилась по столу, опрокидывая тарелки и стаканы.

— Вот дьявол! — визжал он и размахивал кулаками ей вслед. — Чего ты хочешь от меня?!

Интересно, какие слухи ходили о нем среди слуг на черной лестнице? Интересно, доходили ли эти слухи до Алиссы?

Но вот одной ночью Миранда совершила тактическую ошибку, и мистеру Мьюру все-таки удалось ее схватить. Она проскользнула к нему в кабинет; он сидел, изучая при свете лампы некоторые из своих самых редких монет (из Месопотамии и Этрурии). Видимо, кошка рассчитывала, что сумеет сбежать через дверь, но мистер Мьюр вскочил с кресла с невероятной, почти кошачьей ловкостью и успел закрыть эту дверь. Что за погоня началась тогда! Что за борьба! Что за безумная игра! Мистер Мьюр схватил кошку, упустил ее, схватил опять, и снова она вырвалась; она в ярости расцарапала ему обе руки и лицо; он вновь ее поймал и стал бить о стену, сжимая окровавленные пальцы вокруг ее горла. Он все давил и давил! Теперь-то она попалась, и никакая сила в мире не заставит его отпустить кошку! Кошка вопила, царапалась, лягалась, отбивалась; казалось, она уже содрогается в предсмертной агонии. Мистер Мьюр навис над ней, глаза его выкатились из орбит и налились безумием, как и у самой кошки. Артерии на лбу пульсировали. «Вот! Теперь ты моя! Вот!» — кричал он. И в тот самый момент, когда белая персидская кошка уже находилась при последнем издыхании, дверь в кабинет мистера Мьюра открылась нараспашку, и появился один из слуг. Он был бледен и словно не верил своим глазам: «Мистер Мьюр? Что происходит? Мы услышали такой…» — говорил этот кретин. Конечно, Миранда выскользнула из ослабевшей хватки и помчалась прочь.

После этого случая мистер Мьюр, казалось, смирился с тем, что больше такого шанса ему не представится. Дело стремительно близилось к развязке.

На второй неделе ноября, совершенно внезапно, Алисса вернулась домой.

Она бросила свой спектакль, она оставила «профессиональную сцену» и, как с надрывом заявила своему супругу, даже в Нью-Йорке она еще долго не появится.

К своему изумлению, он заметил, что она недавно плакала: глаза ее были необычно яркого цвета и казались меньше, чем он помнил. Даже ее миловидность, казалось, поизносилась, словно другое лицо — жестче и меньше — проступало сквозь привычное. Бедная Алисса! А ведь у нее было столько надежд, когда она уезжала! Однако, когда мистер Мьюр сделал шаг вперед, чтобы обнять ее и утешить, она отшатнулась; даже ноздри ее сузились, словно его запах казался ей противным.

— Прости, — сказала она, не глядя ему в глаза. — Мне нехорошо. Больше всего мне хочется побыть одной… просто побыть одной.

Она ушла в свою комнату, в свою постель. На несколько дней она заперлась там и принимала только служанок — и, конечно, свою драгоценную Миранду, когда та снисходила до визита домой. (К своему невероятному облегчению, мистер Мьюр заметил, что на белой кошке не было и следа недавней борьбы. Его разодранные руки и лицо заживали медленно, но, поглощенная собственным горем, Алисса их, похоже, и не заметила.)

В своей комнате, за закрытой дверью, Алисса несколько раз звонила по телефону в Нью-Йорк. Порой казалось, что она плачет в трубку, но, насколько мог судить мистер Мьюр — он был просто вынужден подслушивать, — ни один из звонков не предназначался Албану.

И это значило… а что же это значило? Он вынужден был признаться, что и понятия не имеет; Алиссу спросить он тоже не мог. Спросить — значило выдать себя, признаться в том, что он слушал ее разговоры. Алисса была бы возмущена до глубины души.

Мистер Мьюр посылал в комнату больной Алиссы маленькие букеты осенних цветов, покупал ей шоколадные конфеты, карамель, изящные томики стихов, купил бриллиантовый браслет. Несколько раз он сам появлялся у ее двери — все тот же галантный кавалер, — но она объясняла, что не готова его видеть. Пока не готова. Голос ее был резок, в нем появились металлические нотки, которых мистер Мьюр раньше не слышал.