Остракон и папирус - Сергей Сергеевич Суханов

— Теперь она отправилась в Нубию, чтобы побыть в одиночестве в Нубийской пустыне... Ра скучает по дочери, поэтому попросил Шу и Тота вернуть ее домой.

Вскоре Сехмет снова взошла на помост, но теперь ее сопровождали два павиана. Троица оживленно беседовала. При этом павианы махали во все стороны лапами, а Сехмет согласно кивала. Ра ожидал решения дочери, не решаясь подойти к ней.

Тасуэи заметила:

— Чтобы не пострадать от гнева Сехмет, Шу и Тот изменили свой облик... Они понимают, что богиня истосковалась по родине, поэтому прельщают ее красотами Египта.

Кривляясь, почесываясь и подпрыгивая, павианы убежали с помоста. Сехмет осталась стоять в нерешительности напротив Ра. Владычица пустыни закрывала ладонью глаза, словно не хотела, чтобы отец видел ее слезы. Немая сцена продолжалась до тех пор, пока из темноты колоннады не появились Шу и Тот.

Хесит снова заговорила:

— Хатхор вернулась к отцу, но теперь она стала богиней влаги Тефнут, которая тоже изображается львицей.

Тот передал Тефнут широкогорлый горшок. Богиня одной рукой прижимала его к груди, а другой размашистыми движениями разбрызгивала воду прямо на зрителей. Раздались смех и довольные выкрики.

Счастливый Ра, наконец, раскрыл дочери свои объятия. Тогда она подошла к нему и положила голову на его плечо. Затем бросилась к Шу. Влюбленные взялись за руки. В этот момент над помостом полились торжественные аккорды лютни. Тут же взвилась радостными переливами флейта.

— Теперь они муж и жена, — с довольным видом объявила Тасуэи.

Небесные хемут-нечер снова закружились в танце на помосте, после чего все участники представления гурьбой вернулись в храм. Зрители облегченно переговаривались. Многие криками выражали радость, а некоторые даже подбрасывали свои парики.

На сцену полетели цветы водяных лилий.

— Что означают слова «анкус ута сенб», которые Шу и Тот все время повторяли? — спросил галикарнасец.

— Это распространенное пожелание жизни, процветания и здоровья.

— Спасибо, — растроганный Геродот хотел положить руку на плечо жрице.

Но она вдруг отшатнулась.

— Пожалуйста, не трогай меня. Я уже прошла обряд очищения... Твое прикосновение меня осквернит. Тогда я не смогу участвовать в ночном обряде.

Геродот отдернул руку. Он почувствовал досаду от того, что его искренний порыв оказался отвергнутым, но постарался скрыть свои чувства. Однако Тасуэи все поняла по его лицу.

Когда хесит снова заговорила, ее голос стал мягким:

— Ты не виноват, но существуют правила, которые я должна соблюдать.

— Да знаю я, — обиженно отозвался галикарнасец. — Просто не подозревал, что в Египте все настолько строго... В Элладе тоже есть ритуальные запреты, например, мужчина перед посещением теменоса моется, если имел любовную связь с женщиной. Никто, конечно, его на входе об этом не спрашивает, но так принято... Мы этот обряд называем «катарсис». В обычных случаях для очищения достаточно помыть руки и надеть свежий хитон... Мне казалось, что ваша Хатхор похожа на нашу Афродиту, поэтому в ее храмах все должно быть намного проще, без лишней щепетильности... Хотя я могу ошибаться...

Отвечая, Тасуэи тщательно подбирала слова. Не будь темноты, Геродот готов был бы поклясться, что она покраснела.

— После любви — да, в Египте тоже моются... Что касается ритуальной чистоты... Просто прими это...

Она вдруг заторопилась:

— Ну, я пойду... Встретимся утром в порту. Я поплыву первой, а вы можете плыть за мной. Если мой барис направится к берегу, вы тоже причаливайте. Вот тогда и поговорим...

Улыбнувшись на прощанье, Тасуэи поднялась и упруго побежала к храму. Геродот проводил хесит озабоченным взглядом. Затем побрел к Керкасору, рассеянно сшибая прутом фиолетовые головки чертополоха.

Перед сном он, как всегда, растянул на коленях свиток.

Нашел место, где закончил в прошлый раз, и начал сосредоточенно писать: «...Египтяне первыми ввели обычай не общаться с женщинами в храмах и не вступать в святилища, не совершив омовения после сношения с женщиной. Ведь, кроме египтян и эллинов, все другие народы общаются с женщинами в храме и после сношения неомытыми вступают в святилище, так как полагают, что люди — не что иное, как животные. Они видят ведь, что другие животные и птицы спариваются в храмах и священных рощах богов. Если бы богам это было не угодно, то даже животные, конечно, не делали бы этого. На этом основании эти люди так и поступают. Однако мне этот довод не нравится...»

Стоило богу Ра выплыть на небосклон в золотой дневной ладье Манеджет с солнцем в руках, как от причала Керкасора отчалили две лодки — тростниковый барис Тасуэи и дощатый нуггар Настеса.

Нуггар поворачивался благодаря усилиям статного карийца Миса, который взялся за руль, когда треугольный парус поймал ветер. За бортом сразу вспенилась густая зеленая вода.

Геродот заинтересованно наблюдал, как впереди тонкая фигурка жрицы хлопочет возле мачты бариса. Храмовая рабыня-бакет поворачивала лодку, орудуя на корме веслом не хуже мужчины. Судя по светлому цвету кожи и волос, она была ливийкой из пограничного с Египтом племени адирмахидов.

Тасуэи потянула за веревку, поднимая верхний рей. Прямоугольное пеньковое полотнище тут же расправилось, отчего нарисованная кошачья голова с лукавой улыбкой закивала. Довольная жрица грациозно уселась в кресло под навесом.

В этот момент из зарослей тростника показался еще один барис. Кобра с львиной головой на сером полотнище угрожающе скалилась. Сат-Хатор не отрывала взгляда от боровшихся с течением лодок.

5

В сторону Дельты по-прежнему вереницей тянулись груженные строительным камнем барки. Против течения упряжка волов тянула зерновоз. Стада коров