Чертополох и золотая пряжа - Алёна Ершова

Нужное сочетание рун зажгло под пальцами: дар, преодоление, воссоздание. Начертанные символы засветились, преобразовывая, возрождая былое. И на месте бесформенного бурдюка, без мерцаний, света и прочих проявлений волшбы появился геральдический щит. Сиды загудели, словно ветер в пещере. А Румпель поднял его с пола, перевернул и простонал. Голубое полотно кожи оказалось девственно чистым.

— Держи, — над головой раздался голос Абарты, — только сам рисуй. Иначе, боюсь, зайца не узнаешь.

По залу прокатилась волна смеха. Сиды давно не праздновали столь задорно. Румпель с благодарностью принял краски и начал рисовать геральдический символ Эйлпов.

«Такое чувство, что мы соревнуемся не друг с другом, а на одной стороне. Что ж, такого, как Абарта, я б предпочел видеть другом, а не врагом. Но если мне нужно было привлечь внимание Ноденса, то какую цель преследует этот сид?»

— Время! – пронесся по залу голос Хозяина Холмов, когда все пространство залилось алым светом, и Румпель окинул критичным взглядом свое творение.

«Что ж, надеюсь Эйлпы признают в этой писанине свой герб», — удрученно подумал маг. Кем-кем, а художником он точно не был.

Ноденс принял оба щита и внимательно их осмотрел.

— Интересно, — протянул он, — впервые вижу магию начертаний. Что не отнять у людей, так это умение придумывать новое. Кто бы мог подумать, что одаренные кровью туатов создадут собственное колдовство и научатся наделять силой знаки. Что может быть более материальным и в то же время более невероятным, чем письмо? Мне и впрямь любопытно, как долго продержится этот щит. Ну что ж, приступим! Есть желающие проверить, какой из них крепче? – Ноденс обвел зал взглядом. Вперед вышла сида, прекрасная, как восход солнца. Высокая, гибкая, в летящем шелковом платье. Длинные волосы цвета неспелой пшеницы струились по спине.

— Я станцую, — твердо заявила она.

Ноденс коротко кивнул, и щиты положили на пол. Загудела волынка. Дева взметнулась, вспорхнула и опустилась голыми ступнями на гладкую поверхность. Она легко перепрыгивала, взлетала. Тонкие, ровные ножки едва касались щитов кончиками пальцев. Быстрые, едва заметные короткие шажки порхали в умопомрачительном темпе. Казалось, туата растворилась, превратилась в мираж, призрак, туман. Именно в момент танца Румпель понял, почему многие люди считали сидов нематериальными существами, способными идти по лесу, не приминая травы. Сейчас плясала стихия, весенний ветер. Так могли трепетать языки пламени, крылья бабочки или семена одуванчика. Наконец мелодия смолкла, и сида спустилась со щитов на пол. Румпель взглянул на поверхность. Даже краска не сошла с геральдических рисунков.

— Э-не, так дело не пойдет, — раздался подвыпивший голос, и, распихивая присутствующих локтями, в центр зала вышел человек. Самый обычный малый, судя по одежде, паж или слуга при богатом хозяине. – Разве так танцуется горский флинг?! Что за нежности на лугу? Неужто дивный народ боится испробовать на прочность щиты человеческой знати?! Если мне дадут пару деревянных башмаков, то я покажу, как принято отплясывать хайланд у меня дома.

Зал загудел, зашуршал, заскрежетал сотней эмоций.

— У меня есть пара башмаков! – Кайлех взяла со стола доску, стряхнула с нее хлеб и разломила пополам. В руках у нее тут же возникла пара клоги[2]. — Держи!

Человек с довольным видом принял добротную обувь.

— Хозяин Холмов, я готов испытать магию этих двоих! – дерзко крикнул парень.

Воздух в зале сгустился. Лицо Ноденса заострилось, утратило человеческие очертания синий рисунок вен проступил сквозь кожу, а из пышной шевелюры полезли оленьи рога. Янтарным светом блеснули глаза.

— Ты уже обратил на себя внимание дивного народа, смертный. Готов ли ты довести начатое до конца?! Уверен, что сможешь разломать эти щиты?

— От моего хайланда переворачивались телеги и горы крошились в песок, что мне два деревянных щита? — не унимался гость.

— Как тебя зовут, человек?

— Джон.

Румпель настороженно взглянул на Абарта. Туат хмурился и сжимал тонкую ладонь той, что минутами ранее порхала в танце. Маг знал множество сказок о глупцах, забредших в Холмы, но ни одно человеческое предание не говорило о том, как люди вели себя в королевстве бессмертных. Чаще всего именно сиды выступали в роли абсолютного зла.

«Может, они принимают меня за своего, а потому не пытаются заморочить, знают, что бесполезно», — Румпель оставил разрешение этого вопроса на более спокойное время.

— Ты думаешь, Ану недостаточно хорошо испытала поединщиков? – голос Хозяина Холмов раздался со всех сторон.

— Я видел, ее ступни ни разу не коснулись поверхности щитов.

— Что ж, — Ноденс подобрался, как змея перед броском. – Я не планировал повторять испытание. И что же ты поставишь на кон собственных слов?

Человек запоздало понял, что угодил в ловушку собственного тщеславия, но остановиться уже не смог.

— Если я не разломаю эти щиты до того состояния, что они не смогут защитить воина во время боя, я готов пойти в услужение госпоже Ану на десять лет, десять месяцев и десять дней. Но если мне удастся сделать это, то ты отдашь мне свой кубок, повелитель Холмов. Говорят, вино в нем никогда не переводится.

— Ану, ты согласна? – Ноденс лукаво взглянул на прекрасную деву. Та кивнула и хищно улыбнулась. Румпель увидел, как блеснули в темноте ее острые зубы, и в который раз за вечер порадовался, что состоит в родстве с дивным народом. А еще он отметил, что дерзкого слугу ему не жаль. Вот ни капли. Тот, кто в угоду своих амбиций готов сплясать на чести своего народа, не достоин сочувствия.

Тем временем человек резво переобулся, закрепил клоги на ногах и приготовился. Вновь заиграла волынка, но теперь в такт музыке барабанной дробью неистово били деревянные башмаки о кожаные полотна щитов. Щепки летели во все стороны, и там, где они падали, распускался красный вереск. Вскоре все пространство вокруг танцующего походило на поле. Каждый, кто слышал ритмичный стук под стоны волынки, видел и тот страшный бой. Крики умирающих и звон мечей был громче музыки. Свистели стрелы, бурлила магия, но ни один из туатов не шелохнулся, позволяя призракам показать ту сечу. На дерзкого танцора больше не обращали внимания.

Наконец волынка стихла, и изможденный слуга сошел на пол. Тонкий