Ада, или Отрада - Владимир Владимирович Набоков

находчивостью, с какой однажды подняла с пола и погладила кошку пожарного, забредшую на сцену посреди ее лучшего монолога в “Прочных пигментах”, – почему бы тебе не пойти с этим сердитым молодым демоном в чайный салон? А я, пожалуй, немного вздремну».

«Что-то не так?» – спросила Кордула, когда они заняли столик в очень просторном и вычурном «кекс-салоне», как в восьмидесятые и девяностые годы его называли калуганские студенты-шалопаи.

«Все не так, – ответил Ван. – А почему ты спрашиваешь?»

«Во-первых, мы немного знакомы с доктором Платоновым, и могу сказать, что у тебя не было никаких оснований так отвратительно грубить милейшему старику».

«Мне очень жаль, – ответил Ван. – Давай спросим традиционного чаю».

«Другая странность, – сказала Кордула, – это что ты вообще заметил меня. Два месяца назад ты от меня просто отмахнулся».

«Ты изменилась. Стала очаровательной и томной. А вот сейчас даже еще прелестней. Кордула больше не девственница! Скажи-ка, нет ли у тебя, случайно, адреса Перси де Пре? Конечно, мы все знаем, что он сейчас вторгается в Татарию, но вот если нужно послать ему письмо, то куда? Мне совсем не хочется обращаться к твоей любопытной тетке, чтобы кое-что ему передать».

«Думаю, у Фрейзеров есть, я узнаю. Но куда направляется Ван? Где я могу найти Вана?»

«В его доме: Парк-лейн, пять. Буду там через день-другой. А сейчас я еду в Калугано».

«Та еще дыра. Девушка?»

«Мужчина. Ты знаешь Калугано? Дантист? Лучший отель? Концертный зал? Учитель музыки моей кузины?»

Она отрицательно тряхнула короткими кудрями. Нет, она редко приезжала туда. Дважды на концерт, в сосновом лесу. Она не знала, что Ада берет уроки музыки. Как она поживает?

«Люсетта, – сказал Ван, – Люсетта берет или брала уроки фортепиано. Хорошо. Забудем о Калугано. Эти пышки – очень бедные родственницы чузских. Ты права, j’ai des ennuis. Но с тобой я могу о них забыть. Расскажи мне что-нибудь, чтобы увлечь меня другой темой, хотя ты и так меня увлекаешь, un petit topinambour, как сказал тевтонец в одном рассказе. Расскажи о своих сердечных делах».

Она не была юной умницей. Но она была словоохотливой и весьма привлекательной юной особой. Он начал было ласкать ее под столом, но Кордула мягко отвела его руку, шепнув: «проклятые регулы» – так же необычно, как называла это другая девочка, в каком-то другом сне. Он громко откашлялся и заказал полбутылки коньяку, потребовав, чтобы официант откупорил ее у него на глазах, как советовал Демон. Она говорила без умолку, и он потерял нить ее рассказа, или, скорее, она вплелась в быстрый ландшафт, за которым его взгляд следил поверх ее плеча – пролетевшее ущелье дорофонного разговора Джека с женой, или одинокое дерево на клеверном поле, олицетворяющее брошенного Джона, или романтический ручей, спадающий с обрыва и отражающий короткую яркую связь Кордулы с маркизом Квиз Квисана.

Сосновый лес выдохся, отстал, и его сменили фабричные трубы. Состав проскрежетал мимо депо и с хриплым стоном начал тормозить. От убогого здания станции пала тень.

«Господи! – воскликнул Ван. – Моя остановка!»

Ван бросил деньги на стол, поцеловал с готовностью подставленные губки Кордулы и направился к выходу. В тамбуре он обернулся, помахал ей перчаткой, которую держал в руке, и врезался в человека, нагнувшегося к своему чемодану: «On n’est pas goujat à ce point», заметил тот, дородный военный с рыжеватыми усами и погонами штабс-капитана.

Ван протиснулся мимо него, и когда оба сошли на платформу, наотмашь хлестнул его перчаткой по лицу.

Капитан подобрал свою фуражку и бросился на бледного черноволосого молодого щеголя. В тот же миг кто-то обхватил Вана сзади в благонамеренной, но нечестной попытке его обуздать. Не оборачиваясь, Ван устранил незримого приставалу одним легким «ударом поршня», нанесенным левым локтем, одновременно правой рукой дав капитану затрещину, от которой тот, шатаясь, отступил к своему багажу. В это время их уже окружило несколько ценителей бесплатных уличных представлений, и потому Ван, прорвав их кольцо, взял своего противника под руку и провел его в станционный зал. Следом вошел комично удрученный носильщик с расквашенным носом и тремя чемоданами капитана, один из которых он нес под мышкой. Самый новенький пестрел цветными кубистскими ярлыками заманчиво далеких и легендарных мест. Обменялись визитными карточками. «Сын Демона?» – проворчал капитан Таппер, «Вилла Виола», Калугано. «Правильно, – сказал Ван. – Полагаю, я остановлюсь в “Мажестике”; если нет, оставлю там записку для вашего секунданта или секундантов. Вам придется подыскать одного и для меня, не стану же я обращаться за этим к консьержу».

Говоря так, Ван выбрал из полной пригоршни золотых двадцатидолларовую монету и с ухмылкой вручил ее поврежденному старику-носильщику: «По желтой затычке на каждую ноздрю, – добавил Ван. – Прости, дружок».

Засунув руки в карманы, он пошел к гостинице напрямик, через площадь, заставив проезжавший автомобиль с криком шарахнуться от него на мокром асфальте. Он оставил его стоять боком к тому курсу, которому он следовал, и налег на вращающуюся дверь отеля, чувствуя себя если не счастливее, то, по крайней мере, бодрее, чем все последние двенадцать часов.

Огромное старое здание «Мажестика», закопченное снаружи, кожаное внутри, поглотило его. Он спросил комнату с ванной, услышал в ответ, что все номера задержаны съездом подрядчиков, в лучшей манере необоримого Вина подкупил портье и получил сносные трехкомнатные апартаменты с обшитой панелями из красного дерева ванной, старинным креслом-качалкой, механическим пианино и пурпурным балдахином над широкой кроватью. Вымыв руки, он сразу спустился вниз, чтобы выяснить местонахождение Рака. В телефонной книге семья Раков не значилась; вероятно, они снимают квартиру в пригороде; консьерж взглянул на часы и позвонил в нечто вроде адресного стола или отдел по розыску пропавших. Эта контора была закрыта до завтрашнего утра. Подумав, он посоветовал Вану справиться в магазине музыкальных инструментов на Главной улице.

Направляясь туда, Ван купил свою вторую трость: ардисовскую, с серебряным набалдашником, он забыл в кафе на станции Волосянка. Новая была изделием грубым, крепким, с удобной ручкой и альпенштоковым наконечником, каким одно удовольствие выкалывать водянистые глаза навыкате. В соседнем магазине он купил чемодан, а в следующем – рубашки, трусики, носки, штаны, пижаму, носовые платки, халат, свитер и пару мягких сафьяновых ночных туфель, зародышами свернутых в кожаном футляре. Покупки были уложены в чемодан и немедленно оправлены в гостиницу. Ван уже входил в музыкальный магазин, когда его пробрало от мысли, что он забыл оставить в «Мажестике» предназначенную секундантам Таппера записку, и он повернул обратно.

Ван нашел их чинно сидящими в холле и сразу попросил поскорее покончить с формальностями: у него есть дела поважнее («Не грубить секундантам», прозвучал у него в голове голос Демона). Арвин Бёрдфут, лейтенант гвардии, был дряблым блондином с влажными розовыми губами и мундштуком длиною в