Семь крестов - Николай Прокошев

Сами рыцари с плохо скрываемым раздражением смотрели на проверяющих, даже маршал, быстро освоившись на новом месте, принялся делать недвусмысленные намеки, что пора бы уже и честь знать. Долго скрывать факт пропажи полубрата также возможным не представлялось – кто-нибудь бы не выдержал и обязательно сболтнул лишнего.

Хаускомтур фон Плотке осторожно опросил жителей казармы и часовых на стенах. Безрезультатно. Мартин как сквозь землю провалился. Служебным было рекомендовано сохранять спокойствие до отъезда комиссии, после чего будет проведено тщательное расследование.

К нескрываемой радости всех обитателей замка, этим же полуднем папский легат и три брата-священника, почтив своим присутствием первую адвентскую службу, ушли прогуляться в город. После обеда хаускомтур собрал всех во дворе и объявил, что Мартин прошлой ночью сбежал, вероятно, не выдержав душевных мук. И если кому станет известно его место пребывания, надлежит немедля сообщить конвенту. А пока всем должно вернуться к своим прежним обязанностям и не поддаваться унынию.

Кому хочется, может сходить в Штайндаммскую кирху попрощаться с Бастианом, пока его не захоронили. Бедняга-кнехт два дня пролежал в сыром подвале вдали от людских глаз и без права до поры до времени на последние почести. Виной его гибели, прекрасно это понимая, послужил некогда знатный дворянин.

Дальняя дорога

Ночевать в воскресенье Гектор собрался у себя. Следовало основательно подкрепиться перед долгим постом. До самого вечера все горожане непременно присутствовали на праздничной литургии, поэтому дома до заката солнца делать было совершенно нечего. Но прежде чем отправиться в «Медный ворон» разведать обстановку, Пес хотел посоветоваться с Генрихом-младшим по поводу досрочного выхода из ордена.

Фон Плауэн внимательно выслушал прусса и назидательно порекомендовал не разочаровывать магистра, благосклонно относящегося к полубрату, такими безрадостными новостями. По крайней мере, подобало дождаться перемирия, ибо выход из ордена в военное время иные лица сочли бы тяжким предательством.

Со слов младшего, война была крайне невыгодна обеим сторонам, она и так «грязно наследила на всех восточных землях старушки Европы». Точка, разумеется, еще не поставлена, и гохмейстер не успокоится, пока не окажется либо повержен сам, либо пока не «разорвет поляку утробу». Но до той поры всем необходима передышка.

Значит, скоро заключат очередное перемирие. Вот тогда, если уж совсем невмоготу, можно будет подавать прошение об исключении. Почему Пес принял такое решение, Генриха абсолютно не интересовало, он был с головой увлечен разглядыванием ночной находки. Губы мирянина едва шевелились, а руки беспрестанно перебирали камушки, поворачивая их на свет со всех сторон. Однако Гектор услышал, что хотел.

Все-таки младший был прав. Как бы солдат выглядел в глазах сослуживцев, покидая орден в такой непростой период? Скорее всего, Анна, ругая мужа за безрассудность, имела в виду именно это. Да и ей тоже было бы обидно, поступи он по-своему. Такой необдуманный поступок благоверного лег бы несмываемым позором и на семью. Но, главное, как бы дворянин Бронте смог дальше жить в городе, в котором его и так давно перестали уважать, а после бесчестного и подлого поступка вообще бы приравняли к черни, что попрошайничает на паперти.

Действительно, прусс слегка погорячился. Мысль о том, что орден в любом случае придется покинуть, следуя собственному пути, намертво засела в голове полубрата. Просто нужно немного обождать, а там уже выпутываться, как получится. Навредить до поры до времени враг не сможет, так что опасаться пока нечего.

Служба в Кафедральном соборе закончилась только к семи часам. Анна вернулась уставшая, но очень довольная. Бальтазар к ее приходу распорядился приготовить купленных накануне поросят. В честь праздника кружечка полынного вермута досталась даже подростку из Остероде. Растроганный паренек со слезами на глазах сердечно благодарил радушных хозяев, славный город Кёнигсберг и милостивого Господа Бога.

Отец Михаэль не смог заглянуть на ужин к друзьям, потому как до самой ночи, если не до утра, был вынужден принимать горожан на исповедь. За столом царило отличное настроение, все уплетали еду за обе щеки, только Пес сидел в глубокой задумчивости. Пред глазами серого брата до сих пор стояла чудовищная картина – вскрытый шпитлером труп Гуго, лишенный сердца. Затем похороны, Бастиан, Мартин…

Дипломатическая дальнозоркость снова не подвела фон Плауэна-младшего: ждать перемирия пришлось недолго. Месячный мир между Ягайло и магистром Тевтонского ордена заключили на второй неделе адвента.

Жизнь в замке к тому времени вошла в привычное русло. Про недавнюю хворь все и думать забыли, и место фон Мортенхайма занял другой человек. Маршал, осознавая, что прусские деревни могут запылать вновь, держал гарнизон крепкой хваткой. В общем, Псу с каждым днем все меньше и меньше хотелось находиться в крепости, но пренебрегать прямыми обязанностями полубрат не мог и три раза в сутки, как подобает, выходил на построение. Держали его в ордене, по сути, только Йоганн и память о старых добрых временах.

Гектор бесцельно слонялся туда-сюда, голодный по причине поста и смурной из-за неопределенности. Скорей бы уже война или серьезное перемирие. Странное дело – иногда, особенно в радостные моменты, целые сутки сжимаются в жалкую горстку секунд. Но бывает и такое, что минуты, как больные улитки, будто умирая, медленно и уныло слагаются в бесконечную вереницу дней и ночей. Поэтому на несколько недель все часы – песочные, солнечные, механические – стали для Пса злейшими врагами. Он попросту перестал им доверять…

Приободрился прусс лишь с наступлением вселенского католического праздника – Рождества Христова. По всей Европе лучше и красочнее празднества не существовало. Народ безудержно ликовал. В церквах и перед жилищами выносились ясли, их окружали резные фигурки волхвов и домашних животных. Колядующие дети тоненькими голосками пели веселые песенки, надеясь получить от добрых людей что-нибудь вкусненькое, а если совсем повезет, даже серебряную монетку.

Вечерами в домах повсеместно слышался хруст преломляемого рождественского хлеба, предусмотрительно освященного во время адвента. На постном столе присутствовало обилие блюд, в основном сочиво[135] и пироги с капустой да грибами. Двери домов наряжались венками из еловых или пихтовых веток, украшенных цветными лентами и колокольчиками. Сквозь окна виднелись многочисленные огоньки – свечи символизировали звезды, наблюдавшие за рождением Иисуса. Люди надевали лучшие одежды, враги забывали о распрях, друзья, которые давно не виделись, обнимались прямо на улицах.

Если бы не сочельник, то все горожане заполонили бы местные трактиры и не покидали их до самого Нового года. А так люди дожидались первой звезды, оставляя одно место свободным на случай, если вдруг нагрянет нежданный гость. Христу не нашлось места в Иерусалимской гостинице, но у добродушных хозяев ужин и ночлег были всегда наготове.

Особо набожные горожане, совсем как монахи или «молчуны», делились с попрошайками последними деньгами и просили у каждого встречного прощения. Доходило до того, что бездомных, прочитав «Отче наш», отогревали у семейных очагов, кормили досыта да еще давали серебра впридачу. Сирые и убогие наделялись теплыми вещами и бескорыстной заботой граждан. Некоторые нищие за двенадцать дней гуляний умудрялись накопить средств на сытую жизнь аж до весны.

Близилась первая полуночная[136] литургия. Жители начали постепенно стекаться в Кнайпхоф. Пес, Анна, Бальтазар, Матиас и Йоганн уже прогуливались по узким улочкам островного городка. Кнайпхоф являлся средоточием духовенства, раньше здесь жил сам Самбийский епископ.

Небольшой остров, окруженный Прегелем, рекой Прейгарой по-прусски, означавшей «путь в мир иной», вмещал помимо жилищ клириков дома самых зажиточных негоциантов. Вот уж откуда тянуло роскошью чуть ли не до самой Литвы. Любой, даже незначительный элемент строения, от кусочка черепицы до последнего водосточного желоба, мог соперничать по изяществу изготовления с отделкой дворцов итальянских дожей.

Вне всяких сомнений, главным символом города служил новый Кафедральный собор, отстроенный взамен старого альтштадтского. Монументальное сооружение строили пятьдесят лет. Основная сложность при постройке заключалась в том, что заболоченную землю нужно было пробить сквозь многочисленные плывуны до твердого грунта сотнями дубовых свай. Многие каменщики положили жизни на алтарь еще недостроенной церкви.

Двухбашенный фронтон скрывал за собой равновысокую трехнефную базилику под куполом общей двускатной крыши. Готическая кирпичная храмина острыми чертами, с рождения присущими германской нации, летом броско выделялась среди развесистых вязов и тополей, а зимой возвышалась громадиной над голыми деревьями. На одной из боковых стен красно-синие витражи изображали картины, отражающие пожелания кнайпхофцев. Многие уважаемые горожане жертвовали огромные средства на строительство собора, а поскольку собственного прихода у них не водилось, то со стороны улиц, где они жили, стекла должны были представлять сюжеты по их заказу.