Шаги по земле - Любовь Овсянникова

Я сразу же подружилась с обеими, да и руководитель группы мне попался неплохой — молодой еще мужчина, приветливый, охотно помогающий, объясняющий премудрости конструкторской работы. И все же мне казалось невозможным провести всю жизнь с этими людьми, чужими во всем, по духу и интересам. Работая сдельно, от листа, они тупо гнали количество, не отрываясь от чертежей, не отвлекаясь на лишнее слово. Я тоже любила и ценила сосредоточенность, но желала бы погружаться в нее в привычной для меня обстановке, в устоявшемся состоянии ума и духа. А сейчас мне надо было обжиться, осмотреться, усмирить в себе жажду открытого простора и неба. Ведь что же получилось? Сначала меня заковали в городе, а теперь и вовсе — в четырех стенах, без права выхода на улицу. И я опять отчаянно скучала по ней — моей степной свободе и шири. Не запах затачиваемого грифеля мне грезился, не шорох ватмана. Меня преследовали ароматы реки с шелестом камышей, зрелого поля с шепотом колосьев, садов с вздохами уставшей листвы. Казалось, я попала на галеру, где меня приковали к веслу… Неужели на всю жизнь? И не быть мне больше свободной? А как же мой прежний мир, мир моей души, куда его деть? Пожалуй, впервые мне не хотелось побеждать новизну, видно, тут ее было слишком много, слишком она давила на меня и слишком я была одинока наедине с нею.

А дома? Приехал из Киева Юрин брат Анатолий, материн любимец. Он и раньше часто бывал в гостях, но этот приезд был какой-то зловещий, знаковый, как будто призванный утвердить факт Юриного отсутствия и то, что тут этому даже рады. Будучи недавним выпускником, зная, что я только что начала работать, понимая важность этого момента для любого человека, Анатолий, тем не менее, ни о чем меня не спросил, не уделил внимания, никак не поддержал, отчего ощущение одиночества во мне только усилилось.

Как-то в воскресенье после нашего совместного обеда он с родителями уединился в их комнате. Скоро после этого я услышала плеск льющейся воды. Вышла на кухню — там, в раковине, стояла стопка грязной посуды, а сверху лилась вода из брошенного открытым крана. Вода наполнила раковину, перелилась через край, залила пол и хлестала дальше. Мы явно заливали соседей.

Мне лучше было бы уйти в свою комнату и молчать. Но совесть не позволила так поступить и я ринулась спасать положение. Я метнулась к собравшимся в закрытой комнате, полагая, что свекровь заговорилась с мужем и сыном и забыла о том, что готовилась мыть посуду. И что же? Едва я распахнула плотно прикрытую дверь, как увидела три испуганных лица, рывком повернувшихся ко мне. Они выглядели как заговорщики или так, будто их застукали на горячем, на чем-то предосудительном. Единодушно, не сговариваясь, они отвели за спину руки, пряча… мороженое, которым лакомились на десерт. Украдкой от меня. Не угостив меня, сэкономив на мне смешные деньги. Неприятная ситуация. Как сказал один мой знакомый, прочитавший «Шлюпку» Шарлотты Роган, «это были люди из тех, кто способен выбросить из шлюпки любого для своего спасения». А тут даже не о спасении шла речь — о маленьком удовольствии после обеда, стоящем всего 13 копеек.

С Аллой Петровной Синегоровой меня многое сближало, не только то, что она была с Синельниково и что мы пришли в коллектив одновременно, а разговоры о том, как нам тут плохо, как хочется в свою среду, домой, на свободу. Хотя у нее были дом и семья, а я все это еще должна была построить. Конечно, мне нельзя было поддаваться таким настроениям.

Первой не выдержала она, подала заявление об увольнении и последние две недели отрабатывала с видом счастливицы, вытащившей призовой билет. Она нашла себе работу на новом тогда предприятии — Синельниковском рессорном заводе, в конструкторском бюро. Я провожала ее, когда она получила в отделе кадров трудовую книжку и ушла чуть раньше окончания работы. Из окна второго этажа я видела, как она вышла на улицу и, остановившись, вздохнула. Затем обернулась, посмотрела вверх. Увидев меня, улыбнулась, прощально помахала рукой. И я расплакалась — от полного одиночества, от несчастья, что еще один человек, к которому я привязалась, покинул меня.

Был еще один интересный сотрудник нашей группы — кадровый военный, уволенный в запас преступными указами Хрущова о сокращении Вооруженных Сил: умный, работоспособный и злой. Он успел окончить вечерний факультет Горного института и достичь успеха в цивильной профессии, но его обида на власть, а разом и на всех людей, не проходила. Видимо, он чувствовал себя тут не вольным казаком, каким его воспитала военная служба, а таким же пленником, как и я. Он посматривал на меня с неодобрением, словно осуждал за молодость, слабые еще знания и свободу выбора своего дальнейшего пути. Впрочем, за это же он и завидовал мне, по-доброму.

А потом была длительная командировка в Воронеж в составе всей нашей группы. Из этого периода запомнилось знакомство с физиками из Москвы, интересными ребятами, теми пресловутыми умниками, которые были носителями научной романтики тех лет и спорили с лириками. Это были настоящие советские эрудиты, блестящие интеллектуалы, идеализирующие и поэтизирующие физико-математические исследования, постоянный поиск истин, непрерывность совершенствования и с иронией взирающие на быт и любое потребительство. Это была искрящаяся умом и юмором юность на пороге молодости.

Людмила Мацюк особенно тянулась к ним, потому что там были холостые парни, которые засматривались на нее. Каждый вечер она сопровождала меня на Главпочтамт, куда я шла за письмами от Юры, только ради взаимного одолжения — чтобы я пошла с ней на посиделки к физикам или позволила пригласить их в нашу комнату. Мы все жили в большой комфортабельной гостинице с номерами на два человека. На посиделках были песни под гитару, искрящиеся юмором разговоры, шутки, розыгрыши.

Там же, в Воронеже, я открыла для себя поэтессу Людмилу Бахареву, тамошнюю представительницу прекрасной плеяды областных поэтов, в которую входили Светлана Кузнецова (Иркутск), Ольга Фокина (Архангельск), Маргарита Агашина (Волгоград), Новелла Матвеева (Ленинград), Майя Румянцева (Тамбов), и другие.

2. Костопольский домостроительный комбинат

Вскоре из министерства пришло мое открепление — разрешение уволиться из места работы, где я оказалась в результате распределения выпускников университета, для выезда по месту службы мужа. И в канун 1971 года я уехала к Юре в Ровно.

В маленьком областном центре, известном нам из книг Дмитрия Медведева «Это было под Ровно» и «Сильные духом» своей героической партизанской историей, Юра обосновался вполне сносно для того, чтобы прожить два года, пока должна была продолжаться служба. Там нам предоставили комнату в коммунальной квартире, и к моему приезду он обставил ее новой мебелью, даже на кухне отгородил свое место, куда поставил кухонный гарнитур. Все было новым, чистым и приятно пахло древесиной.