Шаги по земле - Любовь Овсянникова

Уже на другой день немцы контратаковали наши прорвавшиеся части силами до ста танков и двух полков пехоты, но не сумели восстановить своего положения…

Противник продолжал подбрасывать сюда резервы с никопольского плацдарма, со стороны Апостолово, ослабив свою оборону на центральном участке.

Этим немедленно воспользовались другие наши войска, сосредоточившиеся там для прорыва. Разведав боем оборону противнику, они атаковали ее в наиболее уязвимых местах. В образовавшийся прорыв были введены моторизованные части и подвижные отряды с танками и мотопехотой…»

Следовательно, события на фронте с началом наступления развивались именно так, как планировалось командованием. Оперативный замысел оказался правильным. Вспомогательный удар 37-й армии из района Веселые Терны, начатый на сутки раньше, гитлеровцы приняли за главный. Он привлек их внимание и оттянул на себя все свободные резервы, и это обеспечило наш успех на главном направлении. Наш прорыв удался!

Свою задачу корпус смог выполнить благодаря особенно тщательной подготовке к наступлению, внезапности ночной атаки и силе первоначального удара.

За отличные боевые действия войскам 3-го Украинского фронта, штурмом овладевшим городом Кривой Рог и освободившим район криворожских рудников, Верховное Главнокомандование объявило благодарность. Столица Родины Москва салютовала доблестным воинам двадцатью артиллерийскими залпами из двухсот двадцати четырех орудий.

Вот так во времени переплетались судьбы людей — где воевал мой отец, там я с товарищами проводила студенческий сентябрь, собирала с полей томаты и просто гуляла по вечерам. Мне помнятся усадьбы крестьян — новые дома, увитые цветущими лианами и утопающие в розах осенних сортов. За их невысокими плетнями рос виноград, и мы срывали его гроздья, на что хозяева не бранились — тут его было полно. А еще со стоящих вдоль плетней деревьев мы набирали в подолы тугих темно-лиловых слив.

Был здесь и колхозный сад с редкими сортами яблок, уникальными по вкусу и плодородию. Сад очень хорошо охранялся. И все же мы с Юрой, заранее разведав подходы с дальних лесопосадок, проникали в него поздними вечерами, чтобы поживиться. Юра оставался на стреме в темных зарослях, ночью представлявшихся единым притаившимся страшилищем, способным на раз клацнуть зубами и проглотить нас, а я пробиралась в сад и набирала яблок в два рюкзака, чтобы хватило на всю группу.

Тишина, полная луна, разлитое от нее волшебство, мягкое на ощупь. Лунный свет колдовал, замедляя любое движение, отчего казалось, что мы идем по чужой, инопланетной равнине — безвоздушной и коварно замершей. Нас сопровождал лунный взгляд, почти живой — ах! — молчаливый, не осуждающий, но укоризненный, приструнивающий. Идти было далеко, километров пять-семь и нам было страшно до жути в этом безлюдье, равнодушно, даже лениво распростертом вокруг, стелющемся под ноги с грозной непредсказуемостью.

Являлись мы на место под утро и до полудня отсыпались, ибо ходили за яблоками только под выходные. Сколько было этих походов? Судя по замиранию сердца, которое я испытываю и сейчас, по жути и параличу в конечностях, что и через годы не забылись, думаю, раза два-три. Однако, незабываемое приключение…

И еще одно приключение, на этот раз из менее приятных.

Сюда же для оказания помощи колхозу, как и нас, привезли группу учащихся какого-то днепропетровского техникума, не помню, какого именно. Важно другое: среди них оказался мой одноклассник — Саша Герман, парень не без способностей, но заводной и хулиганистый, хотя в школе он держался в терпимых рамках. Саша был дружен со мной, уважал за знания, спокойный нрав, лояльное к нему отношение, за талантливое участие в школьной самодеятельности, где я удачно играла Стешу, молодую ключницу Кичатого из шевченковского «Назара Стодоли». Все это явилось основанием какой-то нашей своеобразной солидарности в рамках класса. В школьную бытность Саша Герман много покровительствовал мне при потасовках, связанных с хулиганскими выходками Алика Пуцени, когда тот угрожал Саше Косожиду, впервые приехавшему в село, чтобы встретиться со мной. Да и после школы защищал меня, в частности, когда Вася Садовой, предчувствуя отчисление из университета, пытался что называется удержаться в седле и вернуться меня в свою судьбу. Всегда мое слово для Саши Германа было законом, он беспрекословно понимал и принимал его, видя во мне авторитет и ориентир, пример правильного и волевого человека, по причине природной хрупкости нуждающегося в защите.

А тут он сам решил побуянить, организовал шайку и повел в поход на наших ребят — «побить жидовских умников». Уж не помню, как я узнала о том, что хулиганами верховодит мой одноклассник, но это случилось к счастью, иначе бы не избежать драки — «веселиться» они пришли с дрекольем и кастетами. Даже вспоминать противно. Саша Герман, встретившись со мной, конечно, сразу же «свернул знамена и повернул войска вспять». Более того — весь месяц в селе они сидели тише воды, но память о нашей странной школьной дружбе он отравил навсегда. И когда позже я узнала о его неладах с законом и ранней смерти, то поняла — он к этому шел неуклонно, по собственной воле.

Помнится, как местные мальчишки бегали к нам для знакомства с девушками, надеялись найти себе пригожих невест. Не нашли, но когда в отъезд мы рассаживались по машинам, то некоторые девочки плакали, а некоторые из этих мальчишек бегали вокруг машин с опечаленными лицами и совали им то платочек, то адрес, то письмо со словами, которые не были сказаны вслух.

Жили мы в общежитии при какой-то животноводческой ферме, и по вечерам бегали с девчонками туда — помогали дояркам доить коров и заодно зарабатывали себе по стаканчику парного молока на ужин. Прекрасные сельские женщины, терпеливые, мудрые, доверяли коровок этим городским пигалицам, которые и картошку чистить не умели, с одной целью — чтобы приклонить к простому труду, научить уважать трудящегося человека. Они давали нам уроки добра, щедрости, доверия и душевной открытости.

Нашим колхозным куратором на втором курсе был Сизько Вячеслав Григорьевич, маленький чернявенький и доброжелательный преподаватель физкультуры. Он вместе с нами сидел на куче кукурузных початков и очищал их от кожуры, пел песни и смеялся нашим остротам. Мы его любили. Жаль, что век его был недолог.

На третьем курсе с нами в колхоз послали Аврахова Федора Ивановича, доцента кафедры гидромеханики. Теперь-то он известен как соученик Кучмы Л. Д., с которым жил в одной комнате в общежитии, а тогда это был не очень коммуникабельный, неулыбчивый человек, кажется, не понимающий шуток. Он пел в университетском хоре. Что-то нам, девушкам, в нем, мягком и добросердечном, не понравилось, и мы решили подшутить над ним. Получилось жестоко — когда он открыл дверь в нашу комнату, то был облит ведром воды и оконфужен. Теперь мне стыдно за это, но, наверное, тогда мы учили друг друга, и ему наша шалость была послана свыше в какую-то науку. Сейчас его обожают студенты и я этим счастлива.