Марко Поло. От Венеции до Ксанаду - Лоуренс Бергрин

Закончилась двадцатичетырехлетняя экспедиция семьи Поло. Не раз они были на волосок от гибели, занимались торговлей в экзотических странах и выполняли важные дипломатические поручения в Азии, Индии и Африке. За это время Поло изменились до неузнаваемости: платьем и манерами они походили на монголов и почти забыли родной язык.

Венецианцы в конце XIII века одевались просто. Женщины носили длинные широкие юбки, схваченные на талии широкими вышитыми поясами, и во имя благопристойности покрывали голову капюшонами или вуалями.

Преобладали бежевые и серовато-лиловые ткани, изредка оживлявшиеся оранжевыми или красноватыми вставками. Мужчины носили безрукавки с застежкой спереди, поверх сорочек с длинными рукавами и без ворота, облегающие штаны и мягкие шапки с узкими полями.

А трое Поло были одеты по-монгольски, как привыкли за два десятилетия. Монгольское платье, блистающее алыми, желтыми и небесно-голубыми шелками, было куда ярче венецианского. И мужчины и женщины у монголов носили «дел», или кафтан — длинную верхнюю одежду с клапаном спереди, с рукавами, достаточно длинными, чтобы в холода закрывать кисти рук. Их часто шили из шелка. Под кафтанами и мужчины, и женщины носили просторные штаны, а женщины еще и юбки. Несомненно, Поло, шествовавшие по венецианским набережным и площадям в ярких кафтанах, вызывали любопытные взгляды и пересуды. Если и прически у них были монгольскими, они должны были еще сильнее бросаться в глаза. Мужчины в Венеции скрывали волосы под шапками, а монголы заплетали длинные волосы в косицы и сворачивали в кольцо за ушами, да еще выбривали макушки, оставляя только локон спереди.

Марко Поло, сумевший стать своим в монгольской империи, вернувшись в Венецию, обнаружил, что стал чужим на родине.

Глава 15

БЛУДНЫЙ СЫН

…И этой грезы слыша звон,

Сомкнемся тесным хороводом,

Затем, что он был вскормлен медом

И млеком рая напоен!

Трое Поло после двадцатипятилетнего отсутствия подошли к Ка Поло и постучали в дверь. Ее открыл незнакомый человек, равнодушно взглянувший на них. Так гласит официальное сообщение, опубликованное в 1559 году венецианскими властями и ученым по имени Джамбаттиста Рамузио; он сравнивал их судьбу с судьбой Одиссея, вернувшегося на родную Итаку в обличии старика и увидевшего, что никто его не узнает. Так и Поло с отчаянием убедились, что родственники заняли их дом, ошибочно предположив, будто Марко вместе с отцом и дядей погиб или навсегда сгинул в чужой земле. Недоверие жителей дома усиливалось тем, что Поло мало напоминали настоящих венецианцев. «В их чертах и манере речи было нечто неуловимо татарское, они почти позабыли венецианский язык. Их одежды были сильно поношены, скроены из грубой ткани и на татарский манер», — сообщает Рамузио.

Первым среди усомнившихся в личности прибывших был Маттео Поло, сводный брат Марко. Прежде они никогда не встречались; Марко мог и не знать о существовании Маттео. Зато Маттео слышал о Марко: более того, на случай внезапного возвращения в Венецию его отца и дяди были приняты юридические предосторожности. Пятнадцатью годами раньше, 27 августа 1280 года, дядя Марко, носивший то же имя, написал завещание, назначив своими душеприказчиками невестку Фьордилиж и ее мужа Джордано Тревизана, «пока мои братья Никколо и Маттео не вернутся в Венецию. После того только они должны быть моими душеприказчиками». Диктуя эти слова, старый Марко не мог знать, что они когда-нибудь пригодятся, как случилось при неожиданном появлении Никколо, Маттео и младшего Марко.

Условия завещания обеспечивали если не Марко, то братьям Поло столь необходимое им законное положение в семье и в сообществе венецианских купцов.

Еще одно распространенное предание повествует о злоключениях вернувшегося домой дяди Марко, Маттео. Правда, жена признала его, но не желала терпеть на нем монгольского кафтана, с которым тот не хотел расстаться. Чтобы избавить мужа от этой экзотической одежды, она самовольно отдала ее прохожему бродяге. Маттео, вернувшись вечером домой, спросил, что сталось с его монгольским нарядом; он беспокоился тем больше, что по многолетней привычке зашил в него все свои драгоценные камни.

Когда жена нехотя призналась, куда девала одежду, он, если верить рассказам, рвал на себе волосы и бил себя в грудь, пытаясь изобрести способ вернуть безвестного бродягу, завладевшего его состоянием. К счастью, Венеция была маленьким городом. На следующее утро он вышел на Риальто, в центр венецианской коммерции, и стал ждать появления нужного человека. Говорят, что он принес с собой прялку без кудели и крутил ее, изображая безумного. Собравшаяся толпа глазела на него и расспрашивала, он же на все вопросы отвечал: «Он придет, даст Бог, придет!»

Слухи о появлении на Риальто безумного старика Маттео Поло возбудили общее любопытство. Но бродяга, завладевший драгоценностями Поло, так и не появился. На следующий день Маттео повторил выступление, и на следующий день тоже. И вот он пришел — бродяга в поношенном монгольском кафтане. Увидев этого странного человека, Маттео бросился на него, отобрал одежду и нащупал спрятанные в швах камни. Все оказались на месте. Маттео вернул себе драгоценности и отправил злосчастного бродягу восвояси.

Рамузио передает еще одну легенду о Поло. Он слышал, по его словам, «от великолепного мессера Гкспаро Мальпиеро, весьма старого господина исключительной добродетели и честности, имевшего дом… ровно посередине… Корте дель Милион» — квартала, где стоял старый дом Поло. «Тот утверждал, что слышал это от своего отца и деда и от некоторых стариков, его соседей».

Рассказ старого аристократа начинался с того, что венецианские Поло с недоверием отнеслись к личности своих так долго отсутствовавших родственников. Вместо того чтобы принять их с гордостью и радостью, они выглядели смущенными. Марко, его отец и дядя решили пригласить всю родню на роскошный пир. Они готовились к этому событию «благородно и с великолепием в своем старом доме». С началом пиршества в канале теснились гондолы; гости высаживались и ожидали путешественников, в надежде получить подарки из дальних стран или иные доказательства, что эти трое измерили Шелковый путь вдоль и поперек, как утверждали. Вместо этого гости оказались на самом необыкновенном маскараде.

Едва гости расселись по местам, появились вернувшиеся Поло. Трое путешественников были наряжены в длинные просторные одеяния из дорогих тканей, сшитых в венецианском стиле. Чуть позже они сняли одежды и разорвали их на куски, раздарив обрывки прислуге. Озадаченные гости взялись за еду, а между тем Поло снова сменили одежду, представ перед собравшимися в красных бархатных нарядах. Их они тоже разорвали и раздали слугам. Если Поло стремились создать впечатление, что в Азии так разбогатели, что могут, не моргнув глазом, раздавать дорогие ткани, им это вполне удалось.

Но демонстрация на этом не кончилась. Под конец праздника Поло вновь переоделись и снова раздали обрывки одежды, удивляя гостей своей щедростью. Затем они вышли и вернулись в грубых монгольских одеждах, в которых были в день прибытия в Венецию, когда их отказались узнавать.

Если верить Рамузио, который, возможно, приукрашивал, но не выдумывал, все трое взяли ножи и принялись вспарывать швы монгольских нарядов, «извлекая из них огромное количество самых драгоценных камней, таких как рубины, сапфиры, карбункулы (темно-красные гранаты), алмазы и изумруды, которые зашили в каждую из означенных одежд с таким искусством и таким образом, что никто не мог и подумать, что они там. Потому что, уезжая от великого хана, они выменяли полученные от него богатства на множество рубинов, изумрудов и других драгоценных камней, зная, что им никак не довезти такое количество золота по долгой и трудной дороге».

Эта демонстрация ошеломила гостей и, главное, произвела должное впечатление. «Те, в ком они прежде сомневались, — писал Рамузио, — были в действительности почтенными и достойными господами из рода Поло, и им оказали великий почет и уважение. И когда об этом стало известно в Венеции, так же поступали все, и простолюдины, и благородные господа стекались к их дому, чтобы обнять их, осыпать ласками и выказать любовь и почтение, какие только можно вообразить».

Хотя рассказ Рамузио оканчивается счастливо, он остается саркастическим комментарием по поводу верхоглядства и прагматизма венецианцев. Они не желали — да и не могли — признать Марко, Маттео и Никколо, пока те не устроили театральную демонстрацию своих богатств.

Званый обед стал началом примирения с вернувшимися странниками. С тех пор все трое пользовались заслуженным уважением сограждан, и особое внимание доставалось Марко. «Все молодые люди каждый день наносили ему визиты и беседовали с мессером Марко, — заявляет Рамузио, — каковой был весьма обаятелен и милостив, и расспрашивали его о Катае и великом хане, на что он отвечал с такой любезностью, что все чувствовали себя перед ним в некотором долгу».