Путешествие в Россию - Теофиль Готье

Уже прошла пора длинных дней, когда, почти смешивая вечернюю и утреннюю зори, солнце исчезает и мгновение спустя появляется вновь, но темнота все-таки не наступала раньше десяти-одиннадцати вечера. На западе вряд ли могут себе представить тона, окрашивающие небо во время этих долгих сумерек. В палитре наших художников их нет. Делакруа, Диаз и Зим в замешательстве не знали бы, какое смелое сочетание красок выбрать, и, конечно, их полотна обвинили бы в неправдоподобии, если даже им и удалось бы совладать со своими красками. Казалось, я прибыл на другую планету, куда свет доходит преломленным сквозь призму какой-то неведомой атмосферы.

Оттенки бирюзы и цвета неспелого яблока переходили в розовые тона, в неуловимо тонких переливах превращались в бледно-сиреневые, перламутровые и стальные, или наступала молочная, опаловая, радужная белизна — таким нам представляется свет Элизия[182], что исходит не от солнца, не от луны, не от звезд, а от светящегося самого по себе эфира, как бы рассеянного кисеею.

На этом феерическом небе, будто для того, чтобы лучше видны были идеально мягкие его оттенки, мерно, словно совершался причудливый церемониал, с карканьем, которому трудно не придать мистического смысла, летели к гнездам вороны. Их глухие крики, прерываемые неожиданной тишиной, с повторами хором казались гимном или молитвой, обращенной к Ночи. Голуби, символ Святого Духа в России, уже заснули и украшали кружевом своды и края церкви. Птиц этих невероятное множество, и люди сердобольно кормят их зернами.

Я спустился к площади, направляясь в сторону реки без проводника и не спрашивая, куда идти, полагаясь на свое инстинктивное знание планировки города, которое редко обманывает опытных путешественников. Я пошел по улице, перпендикулярно пересекавшей красивую Тверскую, и скоро вышел к берегу Волги. Если большая улица выглядела претенциозным подражанием санкт-петербургскому проспекту, то эта, менее шумная и удаленная от центра, имела типично русский вид. Деревянные дома, выкрашенные в разные цвета, зеленые крыши и крашеные дощатые заборы тянулись вдоль улиц. Из-за оград виднелись верхушки деревьев в ярко-зеленой листве. Сквозь низкие квадраты окон смотрели на улицу комнатные растения, которые здесь разводят во множестве для того, чтобы люди у себя дома иногда могли забыться и не чувствовать, что на дворе шесть месяцев подряд стоит снежная зима. Несколько женщин босиком возвращались с реки с узлами белья на голове, крестьяне, стоя во весь рост на телегах, погоняли косматых лошадей, тащивших дрова с береговых складов.

У весьма крутого берега, где дрожки и повозки носились со стремительностью, способной напугать парижских кучеров и лошадей, возвышались трубы маленьких пароходов флотилии, принадлежавшей компании «Самолет». Еще неглубокая река в этой части не пропускает больших пароходов. Я купил билет, так как пароход мой должен был отправляться ранним утром следующего дня, и продолжил прогулку по берегу реки. Темная вода, словно черное зеркало, отражала великолепие сумерек, еще более сгущая их волшебную темень. Противоположный берег, окутанный надвигающимися сумерками, выступал, будто длинный мыс в океане света, и трудно было отличить небо от воды.

Две-три лодочки, взмахивая веслами, как насекомые, погружающие в воду свои членистые лапки, чертили там и сям по темно-светлому зеркалу. Они плыли, словно в неясном, жидком воздухе, и время от времени казалось, что вот-вот они опрокинутся, натолкнувшись на перевернутое вверх ногами отражение купола или дома.

Дальше будто темная перекладина перерезала реку у самой воды. Подойдя ближе, я увидел длинный паром, служивший сообщением между двумя берегами. Часть его по желанию раздвигалась, оставляя проход лодкам. Это был мост в его простейшем виде. Морозы, паводки, ледоходы создают трудность для наведения постоянных мостов на реках России. Их почти всегда сносит. На пароме женщины стирали белье. Не довольствуясь силой рук, они мяли белье ногами, как это делают арабы. Эта занятная деталь заставила меня сделать мысленный прыжок к мавританским баням Алжира, где я наблюдал, как молодые yaouled — «яулет»[183] танцевали в мыльной пене на банных полотенцах, которые они стирали. Набережная, откуда открывается превосходный вид, служит местом для прогулок. Такие же широкие, как на Итальянском бульваре, кринолины выглядели роскошно, и девочки в коротеньких пышных платьицах, похожих на костюмы танцовщиц времен Людовика XIV в форме перехваченного бочонка, шли на четыре шага позади своих матерей, так как ширина юбок не позволяла приблизиться на меньшее расстояние. Когда рядом с этими роскошными туалетами идет мужик в грубошерстном кафтане, в лаптях на босу ногу, он выглядит здесь примерно как дунайский крестьянин перед римским Сенатом, и такому несоответствию, конечно, поражаешься. Нигде крайняя цивилизованность и примитивное варварство не достигают такого разительного контраста, как здесь.

Пришло время возвращаться на постоялый двор, следуя примеру слетавшихся к гнездам ворон. Небо медленно угасало. Еще прозрачная темнота окутывала предметы так, что контуры их исчезали, но сами они оставались видимыми, совсем как на замечательной виньетке из иллюстраций к Данте, сделанных Гюставом Доре, где художник так превосходно отразил поэзию сумерек.

Перед тем как лечь спать, я постоял немного на балконе, чтобы выкурить сигару (в России запрещается курить на улицах) и полюбоваться на великолепное небо, яркие звезды которого напоминали мне небо Востока.

Никогда в небесной ночной синеве я не видел такого множества звезд. На неизмеримую глубину эта пропасть, словно солнечной пылью, была усеяна звездами. Млечный Путь с поразительной четкостью вычерчивал свои серебряные изгибы. Казалось, глаз различал в этом струении космических веществ движение звезд и рождение новых миров. Представлялось, будто туманности неким усилием рассеивались на составные части и концентрировались в звезды.

Изумленный этим восхитительным зрелищем, коему в этот момент я, может быть, был единственным свидетелем, ибо человек лишь с большой умеренностью использует данную ему привилегию «нести голову высоко и смотреть на небо», о которой говорит Овидий, я отдался бегу ночного Времени, забыв о том, что вставать надо было на заре. Наконец я вернулся в комнату.

Несмотря на изобилие белья, о чем меня уже заранее предупредил чудовищный инвентарный номер на салфетке в столовой, на кровати была только одна простыня размером с маленькую скатерку, которая при любом движении во сне, безусловно, должна была соскользнуть. Но, не будучи из тех, кто вздыхает по поводу своих гостиничных несчастий, я философски завернулся в шубу на широком кожаном диване. Такие диваны повсюду встречаются в России и своим удобством заменяют, а кстати, и объясняют недостатки кроватей. Впрочем, это избавило меня от утреннего одевания, лунатических движений, сонной поспешности, которые я отношу к числу самых больших дорожных неприятностей.