Вчера - Олег Зоин

Незаметно приблизилось пятое января, и строители настойчиво заговорили о том, чтобы торг подписал акт о приемке помещения под монтаж оборудования. Как ни тянул Серба, чтобы выиграть время и спокойно подобрать на базе торга необходимое оборудование, все же шестого января ему пришлось, в составе приемной комиссии, подписать акт.

Теперь уже Серба стал полновластным хозяином помещения, на ночь вешал свои замки, но в первую же ночь кто–то снял с потолка десяток ламп дневного света и Серба начал ночевать в магазине, чтобы уберечь объект.

Понемногу помещения приобретали божеский вид, устранялись недоделки, докрашивалось, домонтировалось, доделывалось все основное, в мелочи пока не вникали, надо было расчистить место для установки оборудования, на сей раз уже торгового.

Теперь чаще Сербе приходили на помощь. Ежедневно стал бывать в магазине в общем–то тяжеловатый на подъем старший инженер торга Бида. Не раз наезжал Бочковский и райкомовцы.

Наконец, восьмого января наступила торжественная минута. Грузовики с первыми холодильными прилавками, урча на подъеме, перемалывая грунт со снегом, полдобрались сквозь хаос стройплощадки к парадному входу и, тяжело присев на задние колеса, распахнули борта, показав широкой публике, толкавшейся последние дни около магазина, тяжеленные ящики с ярко раскрашенными железяками. Правда, когда грузчики стали втаскивать их, выяснилось, что даже в распаковонном виде прилавки не проходят в дверной проем. Конструктор не увязал стандарты, может быть, вообще не подумал, что рожденное им крупногабаритное оборудование будут таскать через дверь. Пришлось центральную стойку проема вырезать автогеном, имея ввиду потом вечером вновь приваривать, грунтовать и красить.

Как бы то ни было, но десять единиц всяких охлаждаемых прилавков и холодильных шкафов до вечера удалось распаковать и втащить внутрь. Распаренные слесари и Серба, вытирая шапками пот, облегченно вздохнули. В горячке боя с железяками кое–что ещё и растащили на предназначенные места. Только поздно вечером удалось им развязать узелки с бутербродами и разлить припасенные Сербой две бутылки водяры.

За окнами поскрипывал морозец, огромные зеркальные стекла причудливо расписало узорами, а внутри было уже тепло и уютно, несмотря на невероятный беспорядок из–за наспех втащенного оборудования и ещё не полностью вынесенного строительного мусора.

Выпить и закусить оказалось делом недолгим, а потом каждый заторопился домой, усталость брала свое. Назавтра нужно к восьми являться на установку и отлаживание прилавков, поэтому через полчаса слесари разбрелись по домам. Один старший инженер, сморенный ста граммами, уснул прямо на ящике с холодильным агрегатом, по–детски свернувшись калачиком, а Серба, увязав двери изнутри толстой проволокой, тоже устроился поудобнее около раскаленных батарей центрального отопления на каких–то мешках, тоже по–детски раскрыв рот и похрапывая.

Огромные витринные стекла, покрытые пушистым ковром изморози, то и дело озарялись снаружи сполохами электросварки, — на монтаже общежития трудилась ночная смена. Позвякивал по–трамвайному кран. Кто–то врубился в морозный воздух молодыми охальными вскриками. Поминая гулящую маму, требовали принять раствор.

Заворочался старший инженер. Ему снилась неудобная окопная жизнь 1944‑го. Короткая тревожная дрёма перед немецкой атакой в 5.40. Надсадный рёв панелевоза преобразился в нарастающий грохот танковых двигателей. Ни хрена не выйдет, гады! И в подтверждение своей логической посылки жёлторотый лейтенант Бида проворно и красиво размахнулся гранатой. Садануло перед глазами пламя и завертелся у бруствера крестатый «Тигр», подминая под себя правую гусеницу и дребезжа развороченным металлом крыла…

— Вставайте, сачки, мать вашу! — донеслось из тамбура, где схваченные проволокой двери уже скрежетали под напором злых, неопохмелившихся слесарей.

Утро осветило матовым белым сиянием промороженные окна. Серба, зябко кутаясь в телогрейку, поспешил к дверям откручивать запор.

Часть 4‑я

В стену головой

В августе, после вынужденного увольнения из Зелёноярского гастрономторга, Сенька решил навсегда уйти из системы советской торговли и устроился дробильщиком на Запорожский абразивный комбинат, где и проработал почти до конца года (больше не выдержали легкие). Работа была — ад. Вспоминать противно. Но человек так запутанно устроен, что иногда не хочешь, а оно вспоминается.

Самое памятное — очередной спектакль лицедейства в борьбе за право на труд. Безвинное требование тётки в отделе кадров абразивного комбината после того, как Сенька подал ей заполненный бланк анкеты и заявление о приёме на работу, прозвучало смертным приговором:

— Паспорт, трудкнижку, военный билет, пожалуйста!

Подал, скромно потупив взор в ожидании развязки, паспорт и трудкнижку. Сверив записи и печати, перетасовав документы, бдительная тётка в негодовании вскидывает взор.

— А военный билет?..

— Да я уже не военнообязанный, с военкоматом дела не имею…

— Как это?

— Белый билет у меня…

— А–а–а! Предъявите!

Пришлось Семёну порыться в пиджачном кармане, медленно доставая бумажник, а из оного — «Свидетельство об освобождении от воинской обязанности». Подал.

— И ты, сынок, уверен, что с этим приговором можешь на современном производстве пользу принести?

— ???

— У нас новейшее оборудование, нужны соображающие люди…

— И что же мне делать, под поезд кидаться?..

— Хорошо, попробую помочь паровозу избежать ремонта. Вот направление на медосмотр. По его результатам примем решение… Куда идти? А вон на стеночке вся справочная информация, адреса, чем проехать…

Любой медосмотр при приёме на работу мероприятие крайне формальное. «Присядьте… повернитесь… откройте рот…» Главное при этом — не пукнуть. А то провалишься сквозь линолеум от стыда.

Окулист доволен, если в наличии два глаза и заголовок «Правды» читаете. Хирург удовлетворён наличием двух ног, сгибаемых рук и отсутствием жалоб на жизнь. А вот невропатолог обязательно, дрянь, стукнет молотком по коленке и потребует руки протянуть и так держать без дрожи…

Семёна невропатолог воспринял хорошо. Да и приговаривал без устали:

— Хорошо… хорошо… хорошо… Реакции отличные!..

Сел писать бумажку, но вдруг что–то у него в глубинах мозга замкнуло и включило громкую связь, он пробурчал заученно:

— Военный билет, пжалста, молодой человек…

— У меня вот… — Сенька протянул ему невзрачное «Свидетельство…»

— А, вот что!.. Редкий гость… И что это тебя к движущимся механизмам потянуло? Низзя!.. Говорили ведь, наверное?..

Сенька знал, что рано или поздно, нарвётся… Нарвался!

— Да я там у них в подсобниках буду. Грабаркой туда–сюда… Бери больше — кидай дальше…

— Женат? Дети есть?.. — спросил, подумав доктор.

— Угу… Двое… — Мотнул головой Сенька.

— Ну тогда вот что. Я даю тебе шанс и пишу, что годен только на специальности, не связанные с обслуживанием движущихся механизмов. А не то придётся тебе на Хортице коров пасти…

Семён ухватил бумажки и рванул в отдел кадров. Там, к счастью, уже куда–то сгинула строгая тётка, а другая оказалась не такой шваброй–формалисткой и вошла в положение.

— Не горюй, дорогой, у нас таких как ты, дебилов, не один десяток. Оформим тебя реверсивщиком, там ничего не крутится, а только заслонки открывать–закрывать и лопатой махать… А дальше уже от тебя будет зависеть. Если прогуливать не будешь и из вытрезвителя письма не посыпятся, то хоть до директора комбината расти, не жалко…

— Ну, вот ещё, чёрт бы тебя побрал! Крутишься, всё одеяло стянула, — про себя ругнулся Петлюк и, по–хозяйски ухватившись, зло дёрнул пустой угол пододеяльника к себе.

— Спи, Питер, — чмокнула его спросонья Нора. Петра Прохоровича обдало горячим дыханием, и он, брезгливо морщась, отвернулся, бормоча напраслину:

— Распёрло же тебя, свиноматку, хоть вторую кровать приставляй! Места совсем для меня не остаётся!..

Пётр Прохорович воткнул было голову в подушку, но сон уже как рукой сняло. Петлюк протёр глаза, присматриваясь к часам на противоположной стене, и, окончательно просыпаясь, углядел сквозь серый полумрак, который лился из окон, что время — пол–шестого.

— Подъём! — скомандовал он сам себе, заскрипел кроватью, сел, потягиваясь и сладко выгибаясь, потом встал, подтянул кальсоны, и, закатывая на ходу рукава исподней рубахи, тяжело протопал в кухню.

За стёклами хукал порывистый осенний ветер. Вот напасть! Ещё не рассвело, а ветрище едва не выкорчёвывает деревья и вот–вот разнесёт в дребезги окно. Но разве Петра Прохоровича испугает непогода, или, конкретно, какой–то там мокрый ветрюган?.. Он всматривался в ночной мрак, не включая света, тщательно рассматривал верхушку акации, а она бешено билась в окно, словно просилась погреться. Что такое Петлюк пытался высмотреть в трепещущих ветках, что хотел бы услышать в шорохе чёрно–зелёных узоров, которые грубо и непрестанно бросал на стёкла осенний ветер?..