Бомбы сброшены! - Гай Гибсон

Однако Геббельс сравнивает Берлин с Ленишрадом. Он напоминает, что этот город не пал, потому что его жители превратили каждый дом в крепость. И то, что смогли сделать ленинградцы, наверняка сумеют сделать жители Берлина. Геббельс надеется добиться высочайшей согласованности в защите каждого дома путем установки радиостанций в каждом здании. Он убежден, что «его берлинцы» предпочтут смерть перспективе превратиться в жертвы красных орд. То, что Геббельс относился ко всему этому предельно серьезно, доказала его собственная смерть.

Я отвечаю ему:

«С военной точки зрения все это видится мне иначе. Как только после прорыва фронта на Одере начнется битва за Берлин, — город обречен. Я считаю совершенно невозможным удержать Берлин. Я полагаю, что сравнивать эти два города нельзя. Ленинград имел серьезное преимущество: с запада его прикрывал Финский залив, а с востока — Ладожское озеро. На севере располагалась узкая полоска относительно слабого финского фронта. Единственным способом захватить город оставалась атака с южного направления. Но именно с этой стороны Ленинград был укреплен особенно сильно. Его защитники смогли воспользоваться системой заранее подготовленных позиций. Кроме того, мы так и не сумели полностью перерезать линии снабжения. Баржи пересекали Ладожское озеро летом, а зимой русские проложили железнодорожные пути прямо по льду. Поэтому они смогли наладить доставку снабжения с севера».

Однако мои аргументы не переубедили Геббельса.

Через 2 недели я впервые сумел ненадолго подняться и немного подышать свежим воздухом. Во время налетов авиации союзников я нахожусь наверху, рядом с зенитными орудиями, и вижу снизу то, что с воздуха выглядит более чем неприятно. Скучать мне не приходится. Фридолин приносит мне бумаги, которые требуется подписать. Иногда его сопровождают мои старые товарищи по эскадре. Иногда на часок заглядывают фельдмаршал Грайм, Отто Скорцени или Ханна Рейч. Постоянно что-то происходит, и меня мучает лишь то, что я нахожусь в стороне от этих событий. Когда я попал в бункер Цоо, то «клятвенно» пообещал, что через 6 недель поднимусь на ноги и буду летать. Доктора знают, что все их запреты совершенно бесполезны и могут лишь разозлить меня. В начале марта я в первый раз выхожу прогуляться на свежем воздухе. Пока на костылях.

Во время моего выздоровления меня приглашает к себе домой одна из медсестер, а потом я становлюсь гостем министра иностранных дел. Настоящий солдат редко бывает хорошим дипломатом, и эта встреча с фон Риббентропом меня очень интригует. Я получаю возможность взглянуть на войну с другой стороны — оттуда, где она ведется без применения оружия. Риббентропа очень интересует мое мнение о соотношении сил на Восточном фронте и нашем военном потенциале в данный момент. Я прямо заявляю ему, что мы, на фронте, надеемся, что он по дипломатическим каналам сделает хоть что-то для ослабления смертельной удавки, которая сжимает Германию с обеих сторон.

«Разве нельзя как-то объяснить Западным державам, что большевизм является их опаснейшим врагом, и после окончательной победы над Германией он будет представлять для них ту же угрозу, какой он был для нас? Что они в одиночку не сумеют с ним справиться?»

Он воспринимает мои замечания как небольшой личный упрек. Судя по всему, я лишь повторяю то, что ему уже пришлось выслушать много раз. Он сразу объясняет мне, что уже не раз предпринимал такие попытки, но все они окончились провалом. Каждый раз, когда он начинал переговоры, наши войска на том или ином участке фронта были вынуждены отступать, что побуждало врага искать решение проблемы на полях сражений, а не за столом переговоров. Он перечисляет несколько таких случаев и с упреком напоминает про договоры, которые он заключил перед войной, в том числе с Англией и Россией. По его мнению, это были крупные достижения, если не триумф германской дипломатии. Но никто о них сегодня не помнит. Люди видят лишь нынешнее плачевное состояние, ответственности за которое он не несет. Естественно, даже сегодня переговоры продолжаются, но в сложившейся ситуации шансы на успех, которого он все-таки надеется добиться, более чем сомнительны. Это взгляд на изнанку дипломатической борьбы меня удовлетворяет, и я не горю желанием узнать что-либо еще.

В середине марта я выхожу на первую прогулку под ласковым весенним солнышком. С помощью медсестры я совершаю небольшую экскурсию по зоопарку, во время которой со мной случается небольшое происшествие. Мы, как и прочие посетители, были просто очарованы обезьянами. Меня привлекла одна крупная обезьяна, которая с совершенно безразличным видом лениво возлежит на суку, а ее длинный хвост болтается в воздухе. Я не могу противиться соблазну и просовываю сквозь решетку оба костыля, чтобы пощекотать этот хвост. Но едва я дотронулся до него, как обезьяна вдруг хватает костыли и изо всех своих обезьяньих сил пытается втащить меня в клетку. На одной ноге я подскакиваю к самым прутьям. Разумеется, животное не может протащить меня сквозь них. Сестра Эдельгарда хватает меня, и мы вместе тащим костыли на себя. Человек против обезьяны! Ее лапы начинают скользить по гладкой поверхности костыля и доходят до резинового колпачка на самом конце. Он не дает костылям втыкаться в землю или скользить при ходьбе. Резиновые колпачки привлекают внимание обезьяны, она их обнюхивает, потом сдирает и глотает с широкой довольной ухмылкой. В этот момент мне удается вытащить из клетки костыли, превратившиеся в голые палки, и таким образом одержать над обезьяной победу по очкам. Но через несколько секунд раздается вой сирен, предупреждающих о воздушном налете. Быстрая ходьба по песчаным дорожкам зоопарка заставляет меня вспотеть, потому что без резиновых колпачков костыли глубоко вязнут в земле, почти не встречая сопротивления. Все вокруг бегут и суетятся, а я могу лишь еле ковылять, сильно хромая. Я двигаюсь очень медленно. Едва я успеваю добраться до бомбоубежища, как вокруг начинают рваться бомбы.

Приближается пасха. Я хочу вернуться в свою часть к пасхальному воскресенью. Сейчас моя эскадра находится в Гроссенхайме в Саксонии. 1-я группа перелетела из Венгрии в район Вены и по-прежнему действует на юго-восточном фронте. Все время моего отсутствия Гадерманн провел в Брауншвейге, получив возможность попрактиковаться в качестве врача. Я звоню ему по телефону и сообщаю, что приказал в конце недели забрать меня на Ju-87 с аэродрома Темпельгоф и намереваюсь вернуться в часть. Так как совсем недавно Гадерманн говорил с моим лечащим врачом, он просто не может в это поверить. Кроме того, он сам болен. До конца войны я его больше не видел, и во время последних операций мне пришлось летать без него. Его место в качестве стрелка занял капитан Нирманн, который тоже имел богатый боевой опыт и был награжден Рыцарским Крестом.