«Крестоносцы» войны - Стефан Гейм

Конечно, нет, она не могла.

Может быть, с его стороны жестоко подвергать ее такой пытке, однако Иетс знал, что должен это сделать, если хочет убедить ее.

Она тихо заплакала. Платка у нее не было, и, оглянувшись, она в смущении вытерла нос рукавом своей старенькой кофты.

Иетс досадливо поморщился. Он поднял палец, невольно впадая в привычный для него поучительный тон:

— Как можем мы остановить нацистов, остановить Петтингера? Это вы можете его остановить! Мы хотим спасти жителей Энсдорфа не ради них самих, но потому, что мы ради этого и воюем. И мы сумеем их спасти за то время, которое вы сами назначили, фрау Петрик. Мы с вами вместе сможем это сделать. И, кстати, спасти тысячи других людей. Разве не логично будет предположить, что в других городах люди тоже хотят остаться у себя дома, прячутся, когда приходят нацисты, и хотят прогнать их? Разве вы не думаете, что есть и другие Петтингеры, которые готовы скорее убить этих людей, чем допустить, чтобы они жили при другом правительстве?

— Да, да… Но ведь я только женщина, домашняя хозяйка. Я училась всего четыре года…

Бинг улыбнулся Иетсу. Она только женщина, а Иетс только лейтенант, а он, Бинг, только сержант.

Иетс сделал вид, будто не заметил его улыбки. Он сказал искренним тоном:

— Вы перестали быть домашней хозяйкой, когда повели население Энсдорфа в шахту. Вы взяли на себя ответственность и должны довести дело до конца.

— Что же я должна делать?

— Мы захватили радиостанцию в Люксембурге, одну из самых мощных в Европе. Вы будете говорить по радио. Вы расскажете вашу историю всему германскому народу. Вы разоблачите Петтингера и планы нацистов; расскажете, что они собираются сделать с вашими согражданами. Если вам удастся это рассказать, и рассказать как нужно, если вся Германия об этом узнает, нацисты должны будут оставить этих людей в живых: ведь не могут же они сознаться — теперь, когда поддержка народа нужна им больше всего, — не могут же они сознаться в том, что убивают немцев ради своих целей?

Она молчала, ошеломленная. Голова у нее начала трястись, как у дряхлой старухи. Раньше ей никогда не приходилось об этом думать, и теперь она не сразу могла освоиться с новизной этой мысли. Это было трудно.

— Вы поняли лейтенанта? — спросил Бинг.

— Ах, Господи, — ответила она. — Как же я могу? По радио! Ведь мой муж сапожник!

— Забудьте об этом, — сказал Иетс. — Вы должны думать не только о знакомых вам людях в шахте, о пяти тысячах жителей Энсдорфа и Швальбаха, но и обо всех других! Американская армия переходит в наступление. Ничто не сможет нас задержать. Каждому немцу придется очень скоро встретиться с тем же, с чем сегодня встретились вы.

— Ловко, — сказал Бинг лейтенанту. И подумал: может случиться, что и выйдет толк. И все же это только полумера. Только паллиатив. А еще Иетс старается тек усердно и добросовестно!

— Который час? — спросила Элизабет Петрик.

— Четверть первого, — сказал Иетс. — Сегодня вечером мы можем быть в Люксембурге.

Леони, спасаясь от Дондоло, сделала самое благоразумное, что могла. Она выбежала на улицу, но тут же свернула в ближайший пустой дом. Задыхаясь, ничего не видя от страха, она присела на корточки в прихожей, среди всяких предметов обстановки, картин и ламп, которые люди хотели взять с собой и в конце концов бросили перед своим поспешным бегством в шахту.

Прикорнув в темной прихожей, которую все время сотрясали разрывы снарядов, Леони сообразила, что, по-видимому, никто за ней не гонится, а может быть, ее никто и не видел; больше всего ей в эту минуту хотелось лечь и умереть. Потом она вспомнила Пауля, который хотел помочь ей своими слабыми силами; но Пауль был только калека. Она жалела Пауля, но больше жалела самое себя. А потом она вздрогнула от испуга, вспомнив о его матери, которая все еще у американцев, теперь совсем одна. И тут под сердцем у нее шевельнулся ребенок. Тогда она поняла, что не может вернуться к Элизабет Петрик, к тому черному, пахнущему потом солдату, который приставал к ней. Она не одна. Это ее ребенок, хотя он и от Геллештиля, он живет и предъявляет свои права, и она должна его оберегать.

Ей захотелось есть. Она дотащилась до кухни, до шкафа — пусто. Она взобралась наверх, открыла первую дверь и с трудом удержалась от крика — она едва не шагнула в пустоту. Снаряд оторвал верхний угол дома. Дверь осталась на месте, осталась и та стена, в которой была эта дверь, и нелепо торчащая раковина, и крюк, на котором висело пальто. Ей нужно было пальто, оно согрело бы ее, но она не могла до него дотянуться, боялась даже попробовать.

Но, оставив дверь чуть приоткрытой, она могла видеть тот дом, где находилась фрау Петрик.

Леони осталась на своем наблюдательном посту. Через некоторое время она увидела, как американские солдаты торопливо перешли улицу. Потом фрау Петрик в сопровождении того, черного, и другого солдата, который тогда остановил черного, вышла на улицу и скрылась в другом доме. Леони все ждала и ждала, напрягая зрение.

Ноги у нее болели, и спина была как туго натянутая веревка. Наконец она увидела, что к дому подъехала машина, за ней другая. Потом Элизабет Петрик села в машину, и Леони увидела, как обе машины выехали из Энсдорфа: они делались все меньше и меньше и наконец совсем исчезли.

Леони даже не пыталась много раздумывать о том, что будет с фрау Петрик. Обе они были женщины, попавшие под колеса войны. А что сделали бы с ними нацисты — Геллештиль или Петтингер?

Ей оставалось только одно — вернуться в шахту. Там, по крайней мере, были знакомые ей люди, хотя никто не мог сказать, сколько они пробудут в шахте или когда погибнут там среди падающих обломков, когда задохнутся в спертом, отравленном воздухе.

Ей предстояло принести в шахту страшную весть. Они так и не видели офицера. Фрау Петрик арестована. Белое облачение не помогло им.

После наступления темноты Леони скорее доползла, чем дошла, до шахты. Она добралась туда, ободрав до крови руки и колени, и, потеряв сознание, упала на руки шахтера Карга.

4

Невзирая на поздний час, Иетс застал полковника Девитта за письменным столом. В его кабинете, помещавшемся в здании Люксембургского радиоузла, было душно; Девитт работал, сняв китель и расстегнув воротничок рубашки; он походил больше на деревенского врача, чем на военного. Сначала, пока Иетс докладывал ему о своей находке и о тех возможностях, какие заключались в Элизабет Петрик и жителях Энсдорфа, он продолжал рыться в бумагах. Однако мало-помалу бумаги перестали шелестеть, полковник оперся на них локтями, сложил руки на столе, и только подергивание пальцев говорило о том, что это живой человек, а не статуя.

Потом Девитт позвал Крерара из соседней комнаты. Крерар, еще более морщинистый, чем всегда, в надетых кое-как обмотках, уселся на стул возле полковника.

Иетс перешел к выводам. Он был в приподнятом настроении и не допускал мысли, что слушатели могут и не согласиться на его предложения:

— Мы разоблачим перед немецким населением тактику противника и не дадим ему удушить жителей Энсдорфа и Бог весть сколько других, находящихся в таком же положении. Мы не позволим ему превратить оккупированные нами области в сожженную, безлюдную пустыню…

Девитт повернулся вместе со стулом.

— Ваше мнение, Крерар?

— Замечательно! — сказал Крерар. — Представьте себе этих людей в шахте, которые ждут, что вот-вот захлопнется западня. Им предстоит выбор: быть убитыми под открытым небом, во время боя, или задохнуться в темноте под землей, когда у них истощится кислород и запасы пищи. Какую ловкую и простую угрозу придумал этот Петтингер! Кстати, это не тот, который удрал от нас в Париже?

Иетса взбесило равнодушие Крерара, хоть он и не ожидал от него многого. Как будто жители Энсдорфа не люди, а тени на экране!

— Да, это тот самый Петтингер! — отрезал он.

— И этот лейтенант Шлагхаммер, — продолжал Крерар, — разрывающийся между долгом и совестью. Классический тип, классическая ситуация… Непременно нужно драматизировать этот эпизод, эту жену сапожника, которая посмела бросить вызов своему правительству!

Девитт поморщился:

— Вам бы надо работать для кино.

— Всегда стремился, полковник. Но реклама дает больше денег. И доход более верный.

«Они никогда не переменятся, — с досадой подумал Иетс. Они на все смотрят поверхностно, ни к чему не относятся по-настоящему серьезно. А ведь когда-то он и сам был такой же…

Девитт заметил, что Иетс недоволен, и сказал деловитым тоном:

— Я за то, чтобы эта женщина из Энсдорфа говорила, если кто-нибудь из вас подготовит материал. Может быть, Бинг сумеет это сделать. Но я хочу заметить в особенности вам, Иетс! — вы глубоко ошибаетесь, если думаете, что это может спасти людей в шахте.